милиции, 77 из них — за грабежи, разбойные нападения и кражи. В мае 1993 г. в «Крестах» содержалось 69 арестантов — сотрудники милиции, в основном сержантский состав. Это значит, что около десяти камер в СИЗО на Арсенальной набережной полностью укомплектованы теми, кто по долгу своей службы должен был сажать в это заведение других.
…Эта стандартная Крестовская камера площадью в восемь квадратных метров, тем не менее, не совсем обычна. С известной долей иронии ее можно назвать элитарной. Здесь сидят всего шесть арестантов, а не десять или тринадцать, как в других: двое из них иностранцы, остальные четверо — бывшие сотрудники милиции. Узнав, что к ним пожаловали корреспонденты, арестанты гостеприимно уступают места на койках. В камере душно; на стене висит приемник. Меланхолично-грустная музыка создает ощущение фальшивого уюта. На обшарпанных стенах — вырезки из дешевых журналов. Койки заправлены шерстяными одеялами; на тумбочке — книги, старые газеты… Арестанты — молодые мужчины — одеты по-домашнему: рейтузы, футболки, войлочные тапочки. Вопреки нашим опасениям, на разговор идут охотно и почти дружелюбно. Некоторые сидят здесь уже более полугода. За что? Не без юмора кто-то отвечает:
— Мы коррумпированные элементы!
Бывший старший оперуполномоченный из области, сержант охраны, еще один опер из района. Четвертый — интеллигентного вида мужчина, по возрасту самый старший — поясняет, что служил в МВД по канцелярской части. Все они горячо уверяют нас, что невиновны. Сержант охраны, арестованный по делу Малышева в числе многих прочих, считает себя незаслуженно обиженным вдвойне. Во-первых, потому, что связал свою судьбу с милицией. И во-вторых, потому, что его посадили, в то время как настоящие жулики гуляют на свободе.
— Вот вы пишете: Малышев, Малышев, а он не такая уж крупная фигура. Крупные воры заседают в правительстве.
— А за что конкретно вы сидите?
— За то, что охранял частную контору. Они там что-то натворили, а крайним оказался я.
— Меня попросили передать какие-то деньги, — вступает в разговор районный опер. — Я передавал. Меня арестовали: взятка! Откуда я мог знать?
— Я понятия не имею, за что сижу; обвиняют по 146-й. Сижу уже несколько месяцев. На допросы не вызывает. Предъявили обвинение, а доказательств никаких. Разве это дело?
«Интеллигент», слушающий товарищей с понимающей улыбкой, веско добавляет:
— Понимаете, у меня семья: жена, дети. Я не убийца, не насильник. Сижу здесь уже несколько месяцев. За это время никаких следственных действий в отношении меня не проводилось. Спрашивается, зачем это нужно, кому? Даром едим хлеб. Хотя бы работу какую-нибудь предоставляли: тапочки шить, например. Коробочки клеить… Хотели потолок побелить, предлагали — нельзя, и все тут.
— У них тактика известная: парься, пока не расколешься. Расскажешь, что требуется, — изменят меру пресечения до суда. Нет — будешь гнить здесь год и больше. Вот и выбирай.
Тема «незаконного» содержания под стражей настолько близка и актуальна для арестантов, что в разговор вступают даже иностранцы.
— У нас такого нет, — решительно заявляет смуглый, усатый пакистанец, арестованный за нанесение тяжких телесных повреждений. — Сажают убийцу, насильника. Остальные ждут решения суда. Только суд может решить: заключать человека под стражу или нет. В вашей стране царит… — пакистанец делает паузу и с удовольствием выговаривает выученные, вероятно, в «Крестах» слова:
— Правовой беспредел!
Ясно одно: в предъявленных обвинениях ни зарубежные гости, ни наши блюстители порядка сознаваться не намерены даже в сугубо частной беседе, хотя на первый взгляд относятся к своим бедам чересчур спокойно и рассудительно — такое впечатление, что все они чувствуют себя проигравшими в той игре, правила которой они знали заранее.
ОРБ — РУОП [85] здесь поминают с легким матерком. Оно и понятно: именно коллеги позаботились в свое время, чтобы наши собеседники оказались здесь. Нам показалось, что, если бы это сделала прокуратура, арестантам было бы чуточку легче.
— Вы тоже хороши, — угрюмо бросает оперативник из района. — Напишете что-нибудь про кого-нибудь, а нас потом вызывают на ковер: так, мол, и так, у нас тут творится такой беспредел, что в газетах уже пишут — прямо по именам называют главарей. Надо их, значит, упаковать. Вперед, за дело! Опер всегда крайний, всегда виноват.
Интересно, что, несмотря на стопроцентную «невиновность», все четверо свято убеждены: на одну честную милицейскую зарплату содержать семью по нынешним временам невозможно. Охранник вновь поминает систему и начальство недобрым словом.
— Ты сидишь сутками, как проклятый, не знаешь, уйдешь домой живым или нет с этого поста, а львиную долю процентов с оплаты получает РУВД. Разве это справедливо? Приходится крутиться.
Выясняется, что у одного — трое детей, у другого — двое… Практически оставлены без средств к существованию. Винить в этом можно кого и что угодно: ОРБ, прокуратуру, начальство, систему… Наконец, самих себя. Беседа заканчивается на характерной ноте.
— Вот погодите, — уверенно говорит охранник, — будет очередной переворот, и вы сядете сюда, к нам.
Что ж, от сумы да от тюрьмы, как говорится…
Час оборотня
Мы живем в такое время, когда, кажется, никого я ничем уже удивить нельзя. Устали люди удивляться, возмущаться. Скандалы происходят каждую неделю на самых высоких уровнях. Реакция общества на новые разоблачения и срывание масок сейчас напоминает реакцию на удары долго избиваемого человека — отупев от боли, он уже даже не вскрикивает и не пытается защищаться.
В 1993-м в Петербурге к уголовной ответственности было привлечено около 150 сотрудников правоохранительных органов. В любой нормальной стране это вызвало бы бурю. У нас все тихо.
Разные высокие начальники из правоохранительной системы открыто начинают муссировать вопрос о том, что мафия может на определенном этапе стать союзницей милиции в борьбе, например, с уличной преступностью.
Вновь обсуждается всерьез тезис о том, что, ввиду малоэффективности прямой борьбы с организованной преступностью, нужно «управлять» ею изнутри, регулировать направления ее деятельности и стравливать группировки между собой.
После убийства одного из крупнейших московских авторитетов Отари Квантришвили в апреле 1994 г., один из хорошо информированных столичных источников осторожно намекнул нам:
— Не удивлюсь, если Отари убрали люди при погонах. Удивлюсь, если выяснится, что это не так…
Голословные обвинения? Возможно. Но вот слова другого источника, питерского бандита, ездившего летом 1994 г. в Москву на какие-то разборки. За чашкой кофе в «Астории» он сказал:
— В Москве уже совсем все головой поехали. Там на разборки генерал-майоры стали ездить — прямо в форме. Решают вопросы. Ты веришь, нет — я в первый раз себя почувствовал таким маленьким и глупым…
Лихое наступило времечко — время оборотней. Причем оборотней двойных и тройных — давно ли на каждом бандитском сходняке орали, что плохой бандит, мол, все лучше, чем хороший мент? Тем более что хороший мент — это мертвый мент… А теперь уже никто из верхушки питерской бандитской братвы не остановится перед тем, чтобы тихо и чисто сдать этим самым ментам — неважно каким, плохим или хорошим — братишек из конкурирующей или оборзевшей дружественной группировки. А потом на сходняке поцокать сочувственно языком, повздыхать, поохать: «Эх, каких ребят не уберегли. Как же их так — с поличным-то. Да еще и с оружием…»
А кое-кто и вообще сам в тюрьму садится — пересидеть смутное время кровавого кошмара: вы, мол, там, на воле, воюйте, убивайте друг друга, а мы тут, за решеточкой, за дверями железными — тихо и богобоязненно. Тем более что из тюрьмы все вопросы решаются ничуть не менее оперативно, чем на воле.
Может быть, кто-то возразит, скажет, что нынешние бандиты просто вынуждены выкидывать такие финты, поскольку окружены со всех сторон врагами, а между своими они — честные… Кто-то скажет, что и те, кто ушел с высоких милицейских должностей в некие коммерческие структуры, — тоже совершили
