прохожих.
Я решительно развернулась и направилась к продавцу. Он сразу оживился, надеясь сбагрить хоть какую-то газету, хоть японские кроссворды за три рубля.
Я бегло пробежала глазами по цветным обложкам, выискивая злосчастный номер журнала «Дамский поклонник». В углу стеллажа даже пришлось варежкой отгрести снег.
– Спрашивайте, дамочка, я подскажу… – Продавец притоптывал на месте от холода, дул в перчатки без пальцев. – Хотите последнюю Донцову? У нее сейчас новый цикл – про Ивана Подушкина. Все хвалят. Или вы Донцову не читаете? Возьмите Устинову – только она испортилась: не сравнить с первыми романами…
– Да нет, молодой человек: того, что мне нужно, у вас нет.
– У меня есть все, вы спрашивайте. Я нерешительно вынула из сумки журнал, показав край обложки:
– Вот, последний номер…
– Есть, конечно, журнал дорогой, мы такие под снег не выкладываем: товарный вид потеряется.
И он полез куда-то под прилавок, вернее, под фанерный щит.
«А если скупить весь тираж? – вдруг мелькнуло у меня в голове. – Скупить – и дело с концом».
– И почем?
– Я же говорю – дорогой, по пятьдесят рублей.
– И много их у вас?
– Осталось семь штук, а что?
Так, двести я уже истратила на пирожные, еще триста пятьдесят… Так никакой зарплаты не хватит. Но я уже решительно полезла за кошельком.
– Давайте. Все семь.
– Ух ты! – изумился продавец. – Вы мне трехдневную выручку в мороз делаете. – Потом внимательно посмотрел на меня: – А что там особенного – в этом номере?
– Да ничего особенного – советы по засолке огурцов. Парень вытащил из-под прилавка пачку журналов и, прежде чем передать мне, внимательно посмотрел на обложку. Я инстинктивно натянула капюшон дубленой куртки на глаза. Продавец подержал журналы на руке, словно взвешивая, потом взял верхний, сунул его назад под прилавок:
– С вас – триста.
– Вы же сказали – по полтиннику. Что – скидка оптовому покупателю? – я сделала попытку пошутить, хотя изменившийся вид парня мне совсем не понравился и к шуткам он явно не располагал. Продавец набычился, засопел, и улыбка его стала какой-то гаденькой.
– Зачем же? Я таким дорогим шлюхам скидок не делаю, это они готовы за всех и каждого заплатить. А журнальчик один я себе на память оставлю – не обеднею на полтинник. Зато буду всем говорить, что одна из моих покупательниц – порнозвезда. Автограф не оставите?
Я швырнула три сотенные на мокрый прилавок, выхватила из рук у мерзкого человека пачку журналов и почти бегом бросилась к машине.
– Что, весь тираж хотела скупить, погремушка? Каждому трахальщику – по экземпляру?
Я резко обернулась. Ах ты…
– Нет, дорогой, не весь. По экземпляру в каждой розничной точке оставлю онанисту недоделанному. Чтоб было на что по вечерам в туалете сперму спускать… Ведь каждый дрочит, как он хочет, не так ли?
Краем глаза я почти с удовлетворением увидела, как этот сукин сын открыл рот, как рыба, и медленно осел на нечто, похожее на заснеженный картофельный ящик. Чтоб ты еще и задницу себе отморозил, вместе со всеми причиндалами, урод невостребованный!
– Рита, батюшки! Ну ничего себе!..
Люся смотрела на меня так, словно я появилась не через дверь, заранее предупредив, а влетела в форточку на метле или вывалилась из дымохода.
– Ты о чем?
– Класс! Я такого даже не ожидала…
Неужели она уже знает о журнале? Тогда чего прикидывалась по телефону: «Эклеры, булочки со сливками…»
– Ри-и-та! Ты – майор?!
Тьфу ты, Господи! Я только сейчас поняла, что стою перед Люськой в форме.
– Ты же знаешь, что я – следователь.
– Знаю. Но – форма, звезды. Вот это да!
На самом деле форму я ношу очень редко, благо нам не запрещают ходить «по гражданке». Но сегодня утром, перед работой, заезжала к отцу. А отец – полковник милиции Альберт Иванович Лаппа – к форме относится со стариковским пиететом и не понимает, как милиционер может носить «эти лямочки- рюшечки».
Отец с мамой развелись рано, когда мне было восемь. И при разводе я досталась отцу. Мама – аккомпаниатор из бывшего «Ленконцерта» – не очень переживала по этому поводу: она мнила себя крупным деятелем культуры, артисткой с большой буквы, вечно моталась по провинциальным гастролям, и до меня ей было дела мало. Из детства остались воспоминания: запах пудры, когда она прижималась ко мне щекой при редких встречах, вечные заламывания рук («Ах, у меня мигрень!»), раздоры с отцом («И кто поймет нас, людей искусства!»).
С отцом было хорошо. Он не проверял уроки: «Ритка, ты взрослый парень, сама должна понимать, что учиться – надо». Не загонял рано домой, потому как сам приходил поздно. А если не приходил, то звонил: «Не пугайся: луна – не страшная, а за портьерами – никого нет». А иногда притаскивал домой весь свой отдел. Какие детективные истории я знаю с детства!..
Не удивительно, что я стала следователем. А от мамы получила в наследство музыкальный слух. До пианино дело не дошло, но на гитаре научилась играть сама. Просто однажды провела рукой по струнам, и вдруг зазвучала песня, папина любимая: «Растаял в далеком тумане Рыбачий…»
Мама после этого сходила замуж, но сейчас живет одна. К пенсии ее вдруг обуяла страсть к активной воспитательной деятельности, и она теперь периодически достает меня своими нравоучениями. Суть которых в основном сводится к тому, что мы с отцом – неблагодарные люди, она потратила на нас свои лучшие годы, а могла бы сделать сольную карьеру, ездила бы, как некоторые, по заграницам, а не прозябала в нищете на грошовую пенсию. После каждого такого звонка я начинаю пересчитывать сторублевки в кошельке. Их там, как всегда, оказывается мало, но я выгребаю все и везу матушке. Она забирает с обиженным видом: «И что прикажешь мне на эти деньги купить? Крупы перловой? Вот, вырастила дочь…»
После очередного внепланового заезда к матери я, как правило, звоню отцу: «Пап, у тебя когда зарплата?» Он начинает хихикать: «Что, Эмма опять все подчистила? Ладно, приезжай: нам с Оскаром много не надо».
Оскар – это самая умная в мире немецкая овчарка.
Вот и сегодня утром я заезжала к отцу за тысячей рублей (от которой у меня – увы! – уже почти ничего не осталось). Отсюда и выгляжу я сегодня по полной форме – то есть в форме с погонами.
Я прошла четким шагом на Люсину кухню, чтобы сунуть пирожные в холодильник, по пути отметив, что у таких женщин, как Пчелкина, и кухни – соответствующие: с веселенькими занавесками, с фиалками в горшках на подоконнике. Села на табуретку, закурила и швырнула на стол журнал:
– Ты только будь спокойна…
Люся уставилась на обложку и застыла. Я внимательно следила за выражением ее лица. И без того румяные щеки подруги порозовели еще больше, глаза округлились. Она так долго не отрывала глаз от обложки, что я уже начала злиться.
– Ну, как? – я затянулась сигаретой и вдруг поймала себя на мысли, что очень боюсь того момента, когда Люся, наконец, поднимет на меня глаза. Она все-таки их подняла:
– Р-и-та. А ты… зачем это сделала? Из-за денег? Мать твою! Прямо приклеилась к обложке!
– Да ты журнал-то открой! Там, где постеры. Только спокойно…
Люся в недоумении раскрыла журнал. На первом постере, как я помнила, была она – в полный рост. Я
