увиденного. С мистическим ужасом смотрел он на Калюжного в одночасье посидевшего.
— Горе-то какое! — пробормотал он. — Какое великое горе!
Олег Дмитриевич подошел к Калюжному, взял его за плечи, с силой оторвал от сына.
— Пойдем, Эдик. Пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. — Он вывел его на крыльцо.
— Ночь! — прохрипел Калюжный, поводя безумными глазами.
Друганову стало жутко.
— Ну что ты, Эдик! — ласково проговорил он. — Какая же ночь. Всего половина шестого.
— Ночь! — убежденно повторил Калюжный. Он огляделся. Его окружала плотная, вязкая тьма. И в этой темноте бродили какие-то тени очертаниями похожие то ли на людей, то ли иных существ на них похожих, но таких же омерзительных. Вдалеке слышалась печальная музыка.
«Должно быть кого-то хоронят, — подумал Эдуард Васильевич. — Ах, да, сегодня же умер мой сын. Мой единственный сын, мой Анатолий».
Он медленно опустился на колени, обратил лицо к черному и бездонному, как провал памяти, небу и, грозя плотно сжатыми кулаками, прохрипел:
