раньше времени не сломаешь…
Виктор Палыч порассуждал еще немного на общие темы — мол, друг дружку беречь надо, а не «мочить», и сделал короткий звонок некоему Коле:
— Коля? Здравствуй, дорогой, как поживаешь?… Спасибо, твоими молитвами… Непременно… У меня к тебе дело небольшое. Сейчас к тебе паренек подъедет, ты его мог видеть намедни в «Венеции» — Сережа, адвокат, чернявенький такой… Да, да… Он тебе посылочку привезет, постарайся ее отправить побыстрее, а то там продукты скоропортящиеся… Лады. Да он прямо сейчас и поедет, запакуем только! Да, да, дай, как говорится, Бог… Антибиотик устало положил трубку и повернулся к Сергею:
— Давай, Сережа, не мешкая — грузите со Степанычем Гуся к тебе в багажник и езжай на Смоленское кладбище. Найдешь там Николая Трофимовича — его там все знают, здоровый такой, с бородкой, он всеми похоронами заведует. Проводишь, стало быть, Гусенка в последний путь… Сам понимаешь, напачкал — подотри! А я тут с людьми побалакаю, — и Виктор Палыч похлопал себя по карману, где покоились объяснительные работников кабачка.
Руководитель профсоюза кладбищенских тружеников Николай Трофимович Богомолов в узком кругу был известен под кличкой Вальтер. Это погоняло он заработал на втором сроке, который получил за то, что таскал с собой повсюду пистолет системы «Вальтер», да не просто таскал, а еще и демонстрировал его при случае. С первого взгляда на этого крепкого сорокапятилетнего мужика с бородкой, как у архиерея, трудно было заподозрить в нем четырежды судимого зэка. Вальтер был набожен и в одежде скромен, глаза в разговорах обычно опускал в землю, но тем, кому удавалось глянуть в его зрачки, становилось не по себе. Очень уж глаза Вальтера напоминали дула пистолета излюбленной им системы. Вальтер был полным хозяином на Смоленском кладбище, и каждый могильщик платил ему долю. На работу Николай Трофимович ездил на старом, разбитом «жигуленке», и мало кто знал, что в Ленинградской области, в теплом гараже его трехэтажного дома с мраморным бассейном, ждет хозяина новехонький «мерседес» с общим пробегом всего в двести км… Разговоры своих подчиненных о деньгах Вальтер не любил, всякий раз обрывал, называя их «блудом и грехом». О грехе и блуде Николай Трофимович вообще любил порассуждать, особенно в милиции, если дергали его туда по старой памяти. Впрочем, в последние годы в милиции он никогда не проводил больше часа, потому что у него, как и у «всякого порядочного человека», как он любил говорить, была справка из ПНД о неполной психической вменяемости. Антибиотик знал Вальтера давно и ценил как специалиста. Специализировался же Вальтер в основном на «двойных захоронениях»: когда нужно было спрятать какой-нибудь труп, никто не мог сделать это надежнее Николая Трофимовича, который определял покойника в свежевырытую могилу — сверху через несколько часов опускали гроб с бабушкой, могилу зарывали, а компаньон старушки по могиле пополнял милицейские реестры пропавших без вести…
Вот к такому «интересному» человеку и гнал Сергей свой «вольво» через вечерний Питер, холодея при виде каждого встречного гаишника. Муторно и беспокойно было у Челищева на душе.
«Вот и стал ты, Серега, душегубом… Оно, конечно, чистая самооборона, тут не подкопаешься, но ведь я хотел его убить… и убил. Интересно, что Гусь там плел про родную кровь, через которую он не перешагивал… Да, как говорит Виктор Палыч, у мертвого уже не спросишь…»
Уже подъезжая к кладбищу, Сергей вспомнил, как посетовал Антибиотик на то, что пропал куда-то некий Винт, и вновь стал ломать голову, где же он уже слышал эту кличку… Вспомнить он ничего так и не успел, нужно было заниматься более насущными делами.
Вальтер на приветствие Сергея ответил кивком, руки не протянул и никаких вопросов не задавал. Он молча вытащил из багажника завернутый в скатерть труп Гуся, легко вскинул его на плечо и, не оглядываясь, зашагал куда-то в глубь кладбища. Шли долго, по крайней мере так показалось тащившемуся за Вальтером Челищеву. На противоположной Малому проспекту стороне Смоленки Николай Трофимович наконец остановился. Свежевырытая могила терялась в сгущавшемся мраке. Вальтер тяжело, по-мясницки хекнул и швырнул свой груз, словно мешок с картошкой, в черную яму. Сергея зазнобило еще сильнее.
— Чего стоишь? — обернулся к нему Вальтер. — Бери лопату, присыпать надо! Хорошо еще не подморозило, ломом долбить не надо, землица мягкая, как пухом покроет.
Сергей нашарил ручку воткнутой в кучу земли лопаты и, не чувствуя рук и ног, начал кидать в могилу тяжелые мокрые комья, пока они полностью не закрыв белую скатерть, ставшую для Гуся саваном.
— Хорош! — наконец остановил его Вальтер. — Сильно не зарывай! Завтра мы к этому хлопцу соседа подселим, подполковника отставного хоронить будут. С салютом и оркестром. Твой-то, поди, навряд ли думал, что над ним салюты давать будут, а?
И Николай Трофимович засмеялся негромким каркающим смехом, от которого Челищеву стало совсем жутко и захотелось поскорее выбежать к свету и людям. Белки глаз Вальтера блестели в темноте, и Сергею вспомнились вдруг детские страшилки про кладбищенских упырей…
Челищев не помнил, как добрался до дома, его продолжало трясти, а руль автомобиля скользил в мокрых от пота ладонях. Тишина пустой квартиры давила, Сергей зажег везде, где можно, свет, включил радио и телевизор, и все равно ему слышались какие-то потусторонние голоса, а в углах квартиры мерещились тени… Сергей несколько раз пытался дозвониться до Катерины, но трубка ее радиотелефона была отключена, а дома к телефону никто не подходил — было всего-навсего около семи вечера, так рано Катя домой никогда не возвращалась.
Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Он бросился открывать, надеясь увидеть на пороге Катю, или Доктора, или хоть кого-нибудь из знакомых, с кем можно было бы поговорить, а еще лучше — поговорить и выпить. Но на лестничной площадке стоял совершенно незнакомый Челищеву огромный кавказец. Он молча, не мигая, смотрел на Сергея, чуть заметно покачивая головой.
— Ты Челищев?
Сергей кивнул, чуть отступив в глубь квартиры.
— Меня прислал Гурген. Он хочет говорить с тобой…
Сергей настолько опешил, что даже не испугался. В отупевшей от событий последних двух суток голове мелькнула лишь одна мысль: «Если бы хотел завалить, то уже выстрелил бы…» Кавказец, казалось, прочитал его мысли и чуть заметно улыбнулся, продолжая слегка покачивать головой.
— О чем? О чем он хочет говорить? — язык Челищева с трудом ворочался, царапая пересохшее небо.
— Гурген сказал, что этот разговор нужен не ему, а тебе. Это он просил передать, потом посмотришь. Решишь говорить — буду ждать тебя на Московском шоссе у поворота на Пушкин сегодня в одиннадцать. — С этими словами кавказец медленно опустил руку в карман своей длинной кожаной куртки, вынул оттуда небольшой бумажный пакет, отдал его Сергею, развернулся и неторопливо начал спускаться по лестнице. Челищев тупо смотрел ему вслед, пока внизу не хлопнула дверь парадной…
Сергей медленно, словно предчувствуя увидеть внутри что-то страшное, развернул пакет. На ладони у него лежали наручные часы его отца… Эти часы невозможно было спутать с какими-то другими. Золотые «Сейко» с алмазами, их подарила Челищеву-старшему одна японская фирма после заключения какого-то очень выгодного контракта. На тыльной стороне корпуса по-английски было мелко написано: «Дорогому Александру Челищеву в знак глубокого уважения». Надпись была не выгравирована, а нанесена каким-то другим способом тем же шрифтом, что и информация о том, что часы противоударные, водонепроницаемые и сделаны в Японии. Александр Владимирович очень дорожил этим подарком. Говорил, что часы стоят каких-то безумных денег и их, даже если они поломаются, можно заложить чуть ли не в любой банк, в цивилизованных, конечно, странах. Если бы в свое время Сергей не выпил столько водки перед осмотром тел своих родителей в морге, то он обязательно обратил бы внимание на отсутствие этих часов в описи их вещей и одежды.
Ехать или не ехать на встречу — в этом вопросе Сергей не колебался. «Ехать! Будь что будет. В конце концов, хотели бы убить — убили бы сразу. Хотя… Может, на информацию потрошить станут… Все равно, ехать надо… Откуда у Гургена часы отца? А может, этот орангутанг вовсе не от Гургена приходил? Габрилович… Может, это как-то связано с ним?»
Измученный мозг Сергея никак не мог сложить мозаику из рассыпающихся фрагментов. Он чувствовал, что сходит с ума от тоски и душевной боли. «Будь что будет… На все Божья воля…» Ему было уже почти все равно, чем закончится встреча. Никого не предупредив о своей поездке, Челищев ровно в одиннадцать был у поворота на Пушкин, где в темноте белела небольшая статуя Александра Сергеевича.
