происходило с парнем, посмеивался, говорил, что пока это все еще цветочки, а потом начнутся сложные выброски — с оружием, ночью, на море…
Возвращаясь каждый вечер в Аден (ночевать в бригаде Семеныч не любил, хотя Абду Салих и Мансур постоянно намекали на то, что, мол, было бы лучше, если бы советник всегда, что называется, находился под рукой), Андрей окунался совсем в другую среду — жизнь советского военного гарнизона Тарик была полна скрытых и явных противоречий и интриг.
Все население гарнизона делилось на несколько неоднозначно относящихся друг к другу групп. Самым бросающимся в глаза было некое — официально, естественно, никем не декларируемое — противостояние хабиров и мутаргимов[19]. В категорию хабиров автоматически попадали все советские офицеры — не переводчики независимо от того, были ли они на самом деле специалистами или занимали ступень повыше и назывались мусташарами[20].
Как правило, хабиры и мусташары были старшими офицерами от майора и выше, не моложе тридцати четырех — тридцати пяти лет. Их юность прошла по разным отдаленным гарнизонам и была наполнена безденежьем и всем тем, что в Уставе называлось «тяготами и невзгодами воинской службы». Первые относительно большие (в советском понимании, конечно) деньги они увидели в Йемене, и, естественно, далеко не все смогли перенести такой шок. У многих хабиров развилась настоящая болезнь, которую в Йемене называли «чековая лихорадка», или «чеканка». Желание накопить как можно больше чеков подчас принимало просто уродливые формы — люди экономили на всем: на еде, одежде, даже на предметах личной гигиены (был, например, один хабир, который, чтобы не покупать в магазине зубную пасту, чистил зубы… хозяйственным мылом).
Конечно, не все хабиры доходили до откровенного скотства, но, как показывала практика, «чеканка» была болезнью опасной и заразной.
Переводчики (мутаргимы) были в основе своей либо младшими офицерами (до капитана), либо вовсе курсантами или студентами. Их было меньше — в среднем один переводяга на четырех хабиров, — они были моложе и в основной своей массе учились или служили в столицах или крупных центрах. А потому смотрели на хабиров как на убогих, как городские на деревенских. Хабиры, естественно, платили мутаргимам лютой «взаимностью». Однажды квинтэссенцию отношений между этими двумя группами четко сформулировал сожитель Андрея Илья Новоселов.
Этот симпатичный веселый курсант пятого курса ВИИЯ понравился Андрею с первого взгляда — он вернулся на побывку в Аден через неделю после приезда Обнорского. Ребята поладили сразу — им было о чем поговорить, Илья оказался парнем начитанным и остроумным, в нем совершенно не было тяжелого военного дубизма. Илья, как почти все курсанты ВИИЯ, прекрасно знал традиции, легенды и предания военных переводчиков — в его институте их передавали от поколения к поколению. Новоселов бескорыстно решил просветить абсолютно серого в этих вопросах Обнорского.
— Ты пойми, Андрюха, — вещал Илья, валяясь на кровати. — Почему хабиры нас ненавидят? Потому что они пыхтели лет пятнадцать-двадцать в каком-нибудь Усть-Ужопинске и командировку сюда получили всеми правдами-неправдами, вылизыванием задницы начальству и еще черт знает чем, о чем даже им вспоминать противно. И тут они видят молодых, наглых, шибко грамотных, которые уже в своем сопливом возрасте за кордоном — и имеют все, о чем нормальный пехотный офицер даже мечтать не может. Притом ведь многие наши начинают в загранку ездить с курсантских времен и знают, что еще поедут, а потому не жмутся и не экономят, как те, кому обратно в Усть-Ужопинск возвращаться. Может это хабиру нравиться? Нет! Поэтому он спит и видит, как бы переводяге подлянку скроить, чтоб служба медом не казалась. Это с одной стороны. С другой стороны, они нашу работу за работу не считают — чего, мол, там сложного, знай языком мели… Но есть еще одно немаловажное обстоятельство: они нас боятся. Они считают, что мы все работаем либо на ГРУ, либо на Комитет и постоянно закладываем своих советников. Хотя этим фирмам информация про наших придурков просто даром не нужна — без них дел хватает. Ну а мы, естественно, друг другу помогаем, мы друг друга знаем, у любых двоих переводяг всегда найдется куча общих знакомых — отсюда и возникают все эти кошмарные хабирские страшилки про переводческую мафию, которая может все… Тьфу, уроды!
— Ну ты уж не преувеличивай, — смеялся в ответ Обнорский. — Не все они такие монстры, взять хоть моего, например, — вполне нормальный мужик. И не жадный — все небо мне подарил…
— Исключения лишь подтверждают правило, — не соглашался Илья. — Да и ты насчет своего не торопись с выводами — неизвестно, как он поведет себя в пиковой ситуации… Хабир — он по природе своей жаден, завистлив, туп и труслив… Раньше знаешь как ребята говорили, которые еще в Египте и Сирии воевали: хороший хабир — мертвый хабир.
— Типун тебе на язык, Илюха! — Андрею стало уже не смешно. — Не дай бог накаркаешь… Просто тебе с твоими советниками не повезло.
— Да уж, это точно, — мрачно согласился Новоселов. — Знаешь, что тут недавно товарищ полковник Кий задвинул? Высчитал, сколько чеков ему капает за то время, что он в сортире сидит. Чуть не рехнулся от этой цифры, говорит: я, мол, за такие деньги даже в тюрьме сидеть согласен…
(Иван Богданович Кий был старшим советником командира Эль-Анадской бригады, где переводчиком работал Илья. Позже этот полковник прославился тем, что, уезжая окончательно из Йемена, увез с собой все что мог — даже дверные ручки из занимаемой квартиры.)
— Справедливости ради нужно признать, — добавил Илья, — что хабиры попадаются и среди переводяг. Хабир — это слово ругательное, и обозначает оно не профессию, а социально-психологическую суть человека. А среди переводяг редко, но тоже встречаются такие, которые начинают писать книги «ГУК и ЧЕК»[21].
Только таких наши вовсе за людей не считают, и куда бы они потом ни приехали — о них все будут знать. Переводяги — это, конечно, не мафия, но каста. Или клан, если хочешь… Мы должны держаться друг за друга и за традиции — иначе хабирюги нас сожрут…
Вторая линия противостояния в гарнизоне Тарик проходила перпендикулярно первой и делила всех на бригадных и аппаратных. Эти две группы относились друг к другу неприязненно уже вне деления на хабиров и мутаргимов, это была старая как мир взаимонеприязнь окопников и штабных. Бригады в основном были раскиданы по всей стране, и добираться до них было долго и сложно. Общий порядок был такой: двадцать пять дней советники и переводчики сидели по своим бригадам (живя подчас просто в кошмарных условиях — землянках, пещерах, хижинах из консервных банок), а на пять дней в конце каждого месяца все съезжались в Аден на «командирскую учебу» и короткий отдых.
Так было в теории. На практике же бригадные зависали на своих точках и на два месяца, и на три — то транспорта до Адена не было, то обстановка обострялась. Связь со столицей была очень плохой, и подчас о людях неделями не было, что называется, слуху и духу, жены советников впадали в истерики, не зная, живы ли еще их мужья или уже нет. (На острове Сокотра в Индийском океане, на котором, как сказал однажды в передаче «Клуб кинопутешественников» Юрий Сенкевич, побывали лишь считанные европейцы, четверо русских просидели однажды безвылазно четыре месяца, потому что, как только к ним собирался самолет или вертолет, по закону подлости портились метеоусловия, а когда устанавливалась погода — почему-то не было либо исправных вертушек, либо топлива для их заправки.)
Ко всем этим прелестям добавлялось то обстоятельство, что в отдаленных провинциях было неспокойно — на границах периодически постреливали, туда-сюда шастали банды контрабандистов, муртазаков (наемников) и племена бедуинов, не подчинявшиеся никому, кроме своих шейхов. Да и сами отдаленные бригады далеко не всегда были лояльно настроены по отношению к аденскому режиму, поэтому бригадные подчас не знали, от кого скорее ждать пули — от «своих» или «чужих». Измученные, грязные, вшивые, они, приезжая на короткий отпуск в столицу, с ненавистью и завистью смотрели на чистеньких и ухоженных аппаратских, живших в Адене в относительной безопасности.
С другой стороны, у бригадных часто открывались каналы «дополнительных заработков» — при разгромах караванов контрабандистов советским офицерам порой перепадало кое-что от йеменских друзей — магнитофоны, тряпки, сигареты… Несмотря на то что это было абсолютно незаконно, бригадные по- тихому перепродавали «трофеи» в Адене по ценам ниже государственных. Было у бригадных и оружие, которого не было у аппаратских, — поэтому штабные слегка побаивались тех, кто, одичав вдали от столицы, приезжал на короткие побывки. (Аппаратчики иногда покупали у бригадных гранаты, чтоб глушить рыбу в
