попытаться выжить хотя бы в течение нескольких дней.
Потом у Обнорского вдруг разом заболело все, что только могло болеть — Андрей и не подозревал, что на свете существует такая боль… Был момент, когда Серегин даже схватился за пистолет — мелькнула мысль, что одна только пуля сможет прекратить эту чудовищную пытку… Странно, но, наверное, страх смерти смог притупить боль…
Андрей съел таблетку анальгина — ту самую, которую оставил «про запас» еще со времени сидения в первой «тюрьме» — в «бревенчатом мешке»… Одна таблетка, конечно, ничего не решала, но психологически ненадолго стало легче.
Когда боль начала возвращаться снова, Серегину хотелось уже просто выть в голос. Сопротивляясь этой боли, он быстро терял силы, и жизнь вытекала из него, словно жидкость из треснувшей бутылки…
Дошло даже до того, что Серегин обыскал Пыху, надеясь найти в карманах мертвеца какие-нибудь наркотики, — они ведь тоже снимают боль… Но покойный Пыха либо не был наркоманом, либо просто не носил «кайф» с собой.
Еще один прилив надежды Андрей испытал, когда за дверью появился участковый Тарасов — Серегин ведь почти поверил ему, и только возникшее в памяти лицо Катерины заставило Обнорского проверить милиционера… Поняв, что за дверью стоит либо ряженый, либо ссученный, Андрей чуть не сошел с ума от ненависти, заглушившей на некоторое время боль… Потом он, видимо, потерял сознание, а когда пришел в себя, то даже удивился — боль почти не чувствовалась, правда, и тело тоже почти не ощущалось… Андрею чудилось, что он лежит не на бетоне, а на песке где-то у моря… Постепенно в его сознании бред начал мешаться с явью — то ему казалось, что мертвый Пыха начинает шевелиться, то слышались какие-то голоса. Счет времени он потерял, но это обстоятельство уже не очень тревожило Серегина…
Когда снова случился один из периодов «просветления», Андрей вдруг испугался, что может не выдержать и откроет дверь в беспамятстве. Мысли опять свернули к пистолету и одной единственной пуле, которая могла бы все прекратить… Боролся сам с собой Обнорский очень долго — несколько минут, пока снова не отключился. Интервалы между его выплываниями из небытия становились все дольше, а удерживать сознание было все труднее и труднее…
Во время очередного «пробуждения» Андрей вдруг подумал о том, о чем очень долго запрещал себе думать… Спокойно и уже как-то отстраненно Обнорский вспомнил, как завязывалась вся эта история с водочным контрактом… Может быть, тогда он все же сделал неправильный выбор? Может быть, не имел он права человеческими жизнями играть? И не воздается ли сейчас ему, Серегину, по делам его? А еще Андрей вспомнил Катю и ее слова про то, что все ее мужчины умирали не своей смертью… Обнорский вздохнул: вот сейчас и он умрет, а Катерина — она ведь потом вовсе не сможет жить нормально.
Серегин почувствовал влагу на своих щеках, понял, что это слезы, успел удивиться и вновь потерял сознание…
Захват бывшего дома бывшего писателя Рожникова прошел быстро и точно по разработанному Кудасовым плану — Савельев и Карелина начали стучать и звонить в ворота, обнимаясь и дурашливо смеясь. К воротам подскочил мрачный Чум, он приоткрыл калитку и неприязненно спросил:
— Че надо?
— Браток! — широко улыбаясь, сказал ему Витя. — Нам бы заночевать… Мы тут «попали» немножко — «тачка» сломалась, ночь подошла… Пусти в хату, мы баксами отмаксаем…
— Валите отсюда, на хер! — угрюмо посоветовал парочке Чум, но закрыть калитку уже не успел — во дворе что-то грохнуло, сверкнула необычайно яркая молния, откуда-то повалил дым и сразу жалобно заскулили собаки… Чум открыл рот от удивления, но сказать ничего не успел — Витя сбил его с ног страшным коротким ударом в челюсть.
Через пару минут все было кончено — «быков» обезоружили, «обраслетили» и уложили носами в землю. Бухгалтер сдался сам. У него оказалась хорошая реакция — Иваныч громко верещал, что попал в это место по ошибке, что у него все документы в порядке…
Между тем дом быстро обыскали, и к Никите, перелистывавшему паспорт Иваныча, подскочил возбужденный Вадим Резаков:
— Никита Никитич, там в подвале еще одна дверь есть, похоже — заперта изнутри. Там кто-то есть!
Кудасов посмотрел на Иваныча и спросил:
— Кто там? Серегин?
— Я не знаю! — затряс головой бухгалтер. — Клянусь, я ничего не знаю!…
Обнорский выплывал из забытья медленно и неохотно, его словно кто-то будил, а Андрею уже не хотелось просыпаться… Серегин открыл глаза и удивился — он увидел у дальней стены бункера Назрулло Ташкорова, Илью Новоселова, Серегу Вихренко, Женю Кондрашова[41] . И еще каких-то знакомых людей… Все они старались что-то крикнуть Андрею, но он не слышал ни звука — ребята шевелили губами, как в немом кино… Обнорский улыбнулся им и пошел было навстречу, но потом вдруг задумался — они же все умерли… Что же они кричат? Что они хотят сказать ему?
И в этот момент вдруг «включился» звук — Серегин услышал из переговорного устройства очень знакомый голос:
— Андрей, Андрей! Если ты там — откликнись! Кто живой есть — отвечайте… Андрей — это я, Кудасов… Андрей, ты меня слышишь?
Обнорский улыбнулся — голос и впрямь был похож на Никитин. Но нет, его не может здесь быть, это все Череп придумал… Нет, Череп же умер… Умер — ну и что? Он мертвый — взял и придумал…
А голос из «переговорки» продолжал надрываться:
— Андрей, Андрей, мы всех взяли, слышишь?!
Серегин вздрогнул и снова посмотрел в сторону дальней стены бункера — там теперь стоял Челищев, который улыбался ему и показывал на дверь, убежденно кивая.
Обнорский застонал и сказал в «переговорку»:
— Пошли вы… Я все равно… не… откро…
За дверью на секунду стало тихо, а потом голос Никиты снова закричал:
— Андрей, это же я, ты в глазок посмотри, в глазок…
А Серегин уже не мог никуда посмотреть, у него перед глазами все дрожало и расплывалось… И все-таки голос Кудасова сделал главное — он «разбудил» Обнорского. Андрей снова начал чувствовать боль, а вместе с болью вернулась и способность мыслить.
— Если… ты… Никита… Скажи, где мы с тобой перед Новым годом сидели… Никита — помнит…
После такой длинной фразы Обнорский чуть было не «уснул» снова, но отключиться ему помешал крик из «переговорки»:
— В «Грете»! В «Грете» мы с тобой сидели, на Суворовском… Ну же… Открывай дверь, Андрей!!
Серегин медленно и важно кивнул. Да, действительно. С Никитой они сидели именно в «Грете». Хорошо сидели. Вино пили. Красное вино… Как кровь, красное… Красное, красное, красное…
Андрея снова потянуло в туман, но тут он увидел Катино лицо — ее глаза смотрели на него с надеждой, верой и любовью.
Серегин встрепенулся и пополз к двери… Ему казалось, что он откручивает штурвал запирающего замка быстро, а на самом деле эта операция заняла целых пятнадцать минут… И когда дверь начала открываться — Андрей облегченно улыбнулся и лег на ступеньки как человек, заслуживший отдых после трудной работы.
Его тело мешало открыть дверь, поэтому Кудасову пришлось провозиться еще несколько минут, прежде чем он смог подхватить Обнорского на руки:
— Андрей! Андрюха, ты слышишь, нет? Не умирай, не смей, слышишь! Держись, слышишь, я прошу тебя, держись!…
Но Серегин уже не слышал Кудасова…
