организации стрелковых рот, или братств, этот институт был обязан своим расцветом, начиная со второй половины XIV в., городам. Надо полагать, одно время вольные стрелки (лучники, арбалетчики, глефщики, а вскоре и стрелки из ручных кулеврин) считались удачной находкой: ведь сразу по окончании войны с лигой Общественного блага Людовик XI удвоил их численность и учредил этот институт в тех областях королевства, где до тех пор его не знали. Однако победы, одержанные швейцарцами над Карлом Смелым, убедили короля в том, что вольные лучники – отнюдь не лучшее решение. Последней каплей стало поражение при Гинегате в 1479 г. Он распустил вольных лучников и заменил их швейцарскими наемниками, набранными за большую плату, и французской пехотой, вооруженной луками, а также пиками на швейцарский манер и алебардами – на немецкий[294], призывавшейся на год – не только для того, чтобы иметь войско постоянно «под рукой», но и для того, чтобы оно привыкало к совместным учениям. Эти первые пехотные полки не пережили восшествия на престол Карла VIII и сокращений бюджета, на которые пришлось пойти французской монархии. В 1488-1492 гг., во время войн с Бретанью и Максимилианом Габсбургом, французская пехота состояла из вольных лучников, нескольких рот швейцарцев и отрядов, набранных в Пикардии, Нормандии или в Гаскони только на время кампании. Эта пехота была разного качества, зато многочисленной: в большой армии могло насчитываться до 20 000 пеших воинов, а то и больше.
Естественно, Карл Смелый, всегда готовый к нововведениям в военном деле, не мог не сознавать того, насколько важно иметь хорошую пехоту. Он заботился о том, чтобы не только в разных «коммунах», аналогичных французскому ополчению[295], но и в его ордонансных ротах всегда были пешие воины. Абвильский ордонанс от 31 июля 1471 г. предусматривал набор 1250 кавалеристов (и столько же кутилье), 3750 конных лучников, а что касается пехоты – 1250 арбалетчиков, 1250 кулевринеров и 1250 копейщиков. Вероятно, он намеревался перенять тактику швейцарцев, которых видел в 1465 г. в битве при Монлери на службе у герцога Иоанна Калабрийского; они, как позже напишет Оливье де Ла Марш в своих «Мемуарах», «ничуть не страшились конницы, ибо объединялись по трое совместно, один копейщик, один кулев-ринер и один арбалетчик, и столь искусны были в военном ремесле, что при надобности выручали друг друга; и был при них один лучник из личной охраны графа Шароле, по имени Саваро, весьма хорошо показавший себя вместе с оными швейцарцами»[296]. Позже – может быть, для того чтобы дать лучший отпор кантонам, может быть, из-за трудностей с ремонтированием и снабжением и из-за неудобной местности – доля пехоты в комплектном бургундском «копье» увеличилась: на одного кавалериста приходится девять пеших воинов, трое из которых были лучниками, трое – копейщиками и трое – кулеври-нерами либо арбалетчиками.
В Кастилии во время завоевания Гранады пехота (peones) значительно превосходила легкую кавалерию[297]:

В Италии в третьей четверти XV в. существовали следующие типы пехотинцев (fanti):
а)
б)
в)
г)
д)
е)
ж)
Но самой примечательной была, конечно, пехота старинных союзов Верхней Германии. Воинская репутация швейцарцев сложилась довольно рано, свидетельство тому – хроника начала XIV в., написанная францисканцем Иоанном Винтертурским, который с восхищением говорит об их алебардах. В то время горные кантоны Центральной Швейцарии (Ури, Швиц и Унтервальден), первоначальное ядро Швейцарской конфедерации, становятся поставщиками пеших наемников для службы у разных иностранных государств, но, возможно, прежде всего у городов на равнине, таких как Цюрих и Берн: последний в битве при Лаупене в 1339 г. против австрийской армии поставил в авангард своих сил отряд горцев.
После победы при Земпахе в 1386 г. эта тенденция усилилась и сеймы начали издавать первые запреты на службу за рубежом. Экспорт воинов теперь захватил не только горные районы, но и города с их окрестностями: с 1422 г. Цюрих запрещает своим гражданам и подданным «искать войны» за плату как у членов Конфедерации, так и у иноземных властей. К 1424 г. относится первое свидетельство об официальной просьбе извне: флорентийские послы ходатайствуют перед сеймом Конфедерации о предоставлении помощи – 10 000 наемных воинов. Что касается Франции, то будущий Людовик I во главе «живодеров» вступил в схватку со швейцарцами и разбил их в битве при Санкт-Якоб-ан-дер-Бирс близ Базеля в 1444 г.[299] Швейцарцы стяжали славу, прежде всего, в битве при Монлери: Коммин отмечает, что со стороны Лиги в ней участвовало «500 швейцарских пехотинцев; последние впервые появились в нашем королевстве, проложив путь другим, которых стали впоследствии призывать, так как они, где бы ни воевали, всюду проявляли большую храбрость»[300].
С некоторым запозданием значение пехоты явно начинает возрастать и в германском регионе. В 1422 г. на рейхстаге в Нюрнберге император Сигизмунд и князья договорились сформировать две армии против гуситов: одна – для войны с ними на уничтожение, другая – для снятия осады с крепости Карлштейн. Если первая состояла из кавалеристов и лучников (впрочем, более многочисленных, чем конница), то во второй преобладание пехоты было подавляющим – 1970 «копий» на 37 400 пехотинцев; на практике предполагаемая численность достигнута не была, и имперские силы составили всего 1656 всадников (т. е. 552 «копья») и 31 000 пехотинцев.
Но особенно важным было появление в последние годы XV в. ландскнехтов. По происхождению, по крайней мере в Верхней Германии, их традиционно связывают с объединениями молодежи,
Итак, к 1500 г. во многих странах Запада появилась пехота, очень непохожая на пеших воинов, традиционно использовавшихся на протяжении всего Средневековья. Она состояла из больших групп пехотинцев, получивших определенную воинскую специальность и обученных, входящих в состав частей,