– Да-да. Конечно, Марта, иди.
И сама стала спускаться следом за толстенькой Мартой, которая, как я и предполагал, скорее всего, была экономкой, или, как говорил Карлсон – домомучительницей.
Тут я, наконец, вспомнил о правилах приличия и, опустив все еще всхлипывающую Хелен на пол, представился:
– Здравствуйте. Меня зовут Илья Лисов. Илья Иванович…
И тут старшая Нахтигаль меня удивила: видимо вспомнив молодость, она начала говорить по-русски почти без акцента:
– Здравствуйте. А я мама Елены – Александра Георгиевна. Здесь все меня зовут Алекс, но ведь в России насколько я помню, так не принято?
– Так точно! То есть… к-хм… в смысле – не принято. Э-э-э, то есть я хотел сказать – очень приятно познакомиться…
Окончательно смешавшись, я замолк и, чтобы скрыть внезапно наступившее косноязычие, отпустил руку прилипшей ко мне Хелен, поднял с пола розы и, стряхнув обертку, разделил букет на две приблизительно равные части. Одну половину со словами – «это вам», протянул мамаше, а вторую вручил Аленке. Та, зарывшись в букет носом, через секунду снова прижалась ко мне, а Александра Георгиевна, приняв цветы и улыбнувшись, сказала:
– Вы очень фотогеничны, и я вас сразу узнала. Только на той фотографии, которую я видела, у вас не было этих шрамов…
Я сначала не понял, про что она, но чуть позже дошло. Ишь ты, зоркая какая! Разглядела ведь отметины, полученные в свое время под Пиллау. Это когда нас самоходная зенитка изничтожить хотела. Тогда от попадания снаряда осколки кирпичей так брызнули – думал, глаза повышибает. Но обошлось… Я даже в санчасть с этим не ходил – Гек пинцетом достал кирпичную крошку, а потом щедро залил морду командира спиртом. И теперь эти оспины громко именуют шрамами…
Зато Хелен после маминых слов стразу встрепенулась и стала испуганно оглядывать мой фейс. Но убедившись, что причин для волнений нет, что и без того не плакатный профиль Лисова хуже не стал, нежно провела по оспинкам пальцами и снова поцеловала. Наверное, этот поцелуй и помог мне прийти в себя окончательно. Тряхнув головой, я решил не колотить понты, изображая из себя «светского льва», а просто быть самим собой. Не понравлюсь теще – и хрен с ней! Во всяком случае, все сразу станет ясно…
И только это решил, как сразу почувствовал, что скованность пропадает, а мысли принимают конструктивное направление. Скосив глаза на изрядно увеличившуюся Ленкину грудь, что при общей точености ее фигурки моментально вызвало повышенное слюноотделение, я обнял свою зеленоглазку и сказал:
– Вот и хорошо. Вот и познакомились. А теперь, госпожа Нахтигаль, – я подмигнул Аленке, – хвастайтесь своим самым главным, приготовленным для меня подарком.
Хелен тут же зачирикала и поволокла меня по лестнице наверх, где в одной из комнат мне был предъявлен плотно упакованный кулек, лежащий в детской кроватке. Пощелкав ногтем по деревянным прутьям, я пробормотал: «Главное, чтобы к решетке не привык» и попытался разглядеть, что же там внутри пеленок. Не преуспел. Разглядел только курносый нос пимпочкой и крепко сжатые губы. Хотел было потрогать этот прикольный нос кончиком пальца, но тут Елена, которая секунду назад, мурлыкая, терлась об меня, поймала мою руку и не терпящим возражения тоном заявила, что, прежде чем трогать ребенка, надо эти руки вымыть.
Я спорить не стал и был препровожден в ванную, где вместо мытья тут же начал приставать к своей красавице. Особенно меня волновала чинно прикрытая кофточкой налитая, но в то же время задорно торчащая грудь, которую я, урча, сразу поймал, но на этом дело в общем-то и закончилось. Аленка, хихикая, ловко вывернулась и, поцеловав меня, попросила немного подождать, обещая достойную награду за терпение и выдержку.
Блин! Такими темпами до ночи я точно не доживу! Да и вообще… У меня же все дыбом встало, как теперь обратно идти? А эта зеленоглазая паразитка, увидев приключившийся конфуз, хихикнула совсем уж весело и сказала:
– Да, теперь воочию видно, насколько ты соскучился! Но, любимый, потерпи немного, – она подмигнула и приказным тоном добавила: – А сейчас – мыть руки. И голову!
– Голову-то зачем?
– А как ты теперь выйдешь отсюда? Мама у меня доктор, она поймет, но вот Марту – точно напугаешь. Госпожа Крюнке – дама незамужняя и очень благовоспитанная, поэтому при виде внезапного изменения твоего силуэта, с ней может случиться удар. Так что ручки мой теплой водой, а голову – холодной! А я, чтобы не смущать тебя, буду ждать в детской!
Сказав все это, она закусила губу, сдерживая смех, но, в конце концов не выдержав, прыснула и быстро убежала.
М-да, несколько неловко получилось… Ладно, чего уж там. Теперь, главное, «благочестивую Марту» до кондрашки не довести. Может она живого… к-хм, м-да… В общем, мужика сто лет не видала, а тут гость в таком виде. Хотя экономка в магазин утопала, и Ленка меня просто прикалывает. А то, что чувство юмора у моей зазнобы есть, я еще во Франции понял. Уж насколько у меня язык подвешен, но она своими остротами любого за пояс заткнет. Я вспомнил, как от ее рассказов ржал в голос, ухмыльнулся, помыл руки, подержал голову под ледяной струей и, скорчив рожу отражению в зеркале, вернулся в детскую.
А там… В общем, там мне было предъявлено содержимое кулька в голом виде. Ну не совсем в голом, а в какой-то хламидке, но с крохотной попкой наружу. Его специально для осмотра на пару минут развернули. Я, как это увидел, забыл даже свое недавнее перевозбужденное состояние и осторожно, как взведенную мину, принял сына на руки. И тут же на меня накатило. Причем вовсе не из-за того, о чем можно было подумать, глядя со стороны. Какое там любование носом-пимпочкой или глядящими непонятно куда глазенками! Вовсе нет – мне элементарно стало страшно! Вот это теплое, невесомое и живое на руках было настолько хрупким, что я застыл, опасаясь неловко повернувшись, что-нибудь в нем сломать. От Хелен не укрылось изменение в моем поведении, но, поняв это изменение несколько неправильно, молодая мама, счастливо блестя глазами, наблюдала, как я бережно, следуя указаниям типа – «головку ему придерживай! Вот так, молодец», держу живой комочек.
К счастью, долго наслаждаться новыми ощущениями мне не дали. Буквально минуту, не больше, после чего малыш был возвращен в надежные мамкины руки и опять упакован в виде маленького матерчатого столбика. Фух! Вовремя, а то от перенапряжения бицепс уже начинала пощипывать судорога. Нет, я, разумеется, держал детей на руках, но они были или гораздо старше моего, или плотно замотаны в смирительную руба… в смысле в пеленки. Зато теперь я могу с уверенностью сказать: распакованные груднички – это страшная штука! Там ведь рука – как мой палец, шейка – тоньше гранатной рукоятки раза в два, крохотные ножки, согнутые крендельком, да еще ко всему прочему он шевелится!! И от этого в голове бьется лишь одно – не дай бог уронишь! Хочется ухватить ношу покрепче, но тут сразу же возникает другая мысль – а вдруг сломаешь что-нибудь? М-да… тут уже не до глазок с носиками, тут бы только сына без повреждений удержать да панику свою не показать! Поэтому, осторожно выдохнув и придя к выводу, что ко всему надо привыкать постепенно, я, глупо улыбаясь, принялся наблюдать за процессом пеленания. Наблюдал до тех пор, пока вдруг не расслышал в Ленкином сюсюканье прямое обращение. А расслышав, подпрыгнул:
– Это ты как его сейчас назвала?
Хелен с малышом на руках удивленно повернулась ко мне и ответила:
– Иоганн… Мы его решили назвать Иоганн… А тебе что – не нравится?
Вот так фигассе! Моего сына они решили Иоганном назвать! Нет, понятно, что приезда Лисова так скоро никто не ожидал и мальчишке имя давать надо было однозначно… Но «Иоганн»!! Мля, его бы еще Фрицем назвали или Адольфом! Видимо, в лице у меня что-то сильно изменилось, так как Лена испуганно распахнула глаза и чуть повернулась, как будто прикрывая малыша от неведомой угрозы. Но прежде чем я успел открыть рот, раздался спокойный голос Алекс:
– Да, Иоганн. По-русски это имя звучит как Иван… Или, как я его иногда называю, – Ванечка… Карл, мой муж, очень хотел, чтобы внука назвали Генрих, только, принимая во внимания все обстоятельства, мы
