«Ведь, наверное, родился этот юноша для высокого жизненного предназначения и в душе своей чувствовал щедрые необъятные силы, а в сердце имел пыл благородных стремлений и твердо знал, чему посвятить жизнь, – сами по себе родились во мне какие-то извечно знакомые слова, рождая далее неизбывную жемчужную печаль. – Как жаль, что не состоялась, не сбылась та молодая жизнь. Погубили, подрубили под корень всю семью Благовещенских беспощадные пожары революции и безжалостный металл военного коммунизма. Так и оказался юный Георгий Алексеевич в холодном мраморном склепе древнего своего рода в самом цвету майских семнадцати лет. Вот и все, что было. Как грустно! Наверное, могло бы сложиться по-другому. Хотя нет, в те стальные времена по-другому сложиться никак не могло».
На том самом месте под светло-мраморным изваянием ангела посетило меня чудесное озарение: а ведь это как раз и есть то самое, что я ищу и для чего сюда, на кладбище при Донском монастыре, явилась. В абсолютной точности я постаралась выполнить наказанный мне совет мистической своей благодетельницы – цыганки Зары – Жасмин.
Оглянувшись по сторонам и следя, чтобы кто-нибудь из возможных прохожих ненароком не увидел мои странные действия, я подошла близко-близко к мраморному ангелу с чашей, крепко-крепко поцеловала его в каменные, но умелой рукой талантливого художника высеченные уста и с надеждой попросила благородную светлую душу отрока Георгия воплотиться на земле вновь в качестве моего любимого сына.
Тут охватило меня безмерное, до дрожи в коленках, счастье – вроде бы ни с того, ни с сего. Ведь ничего особенного еще не случилось, да и кладбище – место для внезапных радостей не самое подходящее, и к тому же такое странное мое поведение…
Наблюдал бы кто!
Но, Господи, какая-то таинственная, непостижимо светлая волна подхватила мое тело, сделав его по ощущениям много легче перышка, и словно бы умыла вешними росами окружающий мир для моих глаз. Внезапно меня безмерно остро потрясла его невероятно чистая, простая и свежая прелесть, и слезы умиления, восторга, нездешней радости сами собой полились из глаз.
Никогда до и никогда после я не переживала такого волшебного ощущения поистине золотого счастья. Звуки величественнейшей музыки: Первого концерта для фортепиано Петра Ильича Чайковского, дивно всколыхнули все пространство вокруг и, слышные лишь мне, показались настолько прекрасными, что даже совсем-совсем неземными…
В середине сентября медицинский тест подтвердил, что после многолетних надежд и разочарований я наконец-то ожидаю ребеночка.
Верно, на свете существует нечто, что запланировано Провидением много-много заранее. Наверное, оно иногда пишет пресловутые, в зубах навязшие у современного человечества «Инновационно-инвестиционные прожект-бизнес планы» по внедрению чего-нибудь куда-нибудь. Потом то, что именуется словом «интуиция», навевает всем нам разные отчетливые и неотчетливые образы и идеи, обычно неохотно поддающиеся аналитической расшифровке разума. Но что особенно интересно: в моем случае потом всегда стоило лишь прийти на два старомосковских кладбища – Пятницкое, что у Крестовского моста, где похоронены родные по крови люди, или же Донское при Донском монастыре, так будущее с каким-то непостижимо-неутомимым желанием своей наглядной демонстрации разворачивалось перед ошеломленным внутренним взором в отдельных, никак не связанных между собой ни временем, ни местом действия, ни логикой последовательности событий, но необычайно четких и красочных картинках. Как бы совсем наугад кем-то выхватывались кадры из моей будущей жизни, примерно минуту прокручивались и мирно пропадали в анналах каких-нибудь других измерений. Чаще всего я просто изумлялась увиденному, бывало – радовалась, иногда (по правде сказать, редко) обижалась или сердилась неизвестно на кого.
С ранних детских лет питаю я странную душевную склонность к прогулкам по старым кладбищам, где сквозь тихий шепот листвы, бережные воздушные дуновения, голубоватый, расстилающий вокруг себя медовый запах засыпающих цветов, туман, зыбь пугливой тени и убаюкивающе льющийся сквозь кроны могучих деревьев необъяснимо прохладный свет слышатся мне неисчислимые истории о главном от давно ушедших из этого мира людей.
Неописуемая в цельности своей и огромности радость овладевает душой, когда узнаешь, что, оказывается, все всегда и везде неумолимо направляется к совершенному прекрасному, веселому и чудесному.
«…И сама почти робот!» – сладко-сахарные, весьма приятные уху звуки вывели из задумчивости. Странно, что таким чудным голоском Белоснежки подружка, оказывается, продолжала критиковать организацию работ в своем и прочих офисах.
– Ален, по-моему, сейчас самое время вспомнить, что у тебя-то все стало потихонечку налаживаться: карьера идет в гору, зарабатываешь неплохие деньги, совершенно самостоятельно купила квартиру и мебель, можешь свободно…
– Ой ты, Боже мой! Да сколько тут ни зарабатывай, сыну в Петербург надо посылать на оплату учебы и поддержание приличного уровня жизни, ведь на его папочку, женолюбивого котяру Валентина Александровича у меня особой надежды нет. Он ведь не твой Вадим, когда хоть за обеспечение ребенка ты не беспокоишься! Хотя прости, не к ночи будь он помянут. У Валентина же то густо, то пусто, и не поймешь, чем человек занимается, а спрашивать – так он все равно приврет 99 %, а правду не скажет. Еще норвежский банк, как молох жертву, требует ежемесячно свою ренту и авдраг этот чертов – попробуй не заплати. Потом всякие счета обязательные каждый месяц сыпятся на голову: электричество, телефон, Интернет, кабельное телевидение; обнову женщине всегда охота прикупить и съездить куда-нибудь на недельку отдохнуть – вот сама и посчитай. Боже, до чего же надоела такая круговерть! Подлей мне еще вина.
Тогда мы с Аленкой действительно хорошо выпили и провели вместе необыкновенно душевный вечер. «Один из лучших и тихих вечеров в моей несладкой бурной жизни. Можешь себе представить? – сказала она мне со слезой в голосе. – А давай споем! Я в юности неплохо пела, во всяком случае получала многочисленные комплименты по этому поводу».
Алена выводила песню глубоким, сильным, чистым контральто, льющимся, казалось, прямо из самых сокровенных глубин ее по-прежнему гордого, но сильно израненного сердца. Я лишь тихонечко вторила подруге, отчаянно стараясь попасть в такт.
Я серьезно считаю, что «медведь наступил мне на ухо», и стесняюсь петь в присутствии истинных музыкальных талантов.
Блестя чуть увлажнившимися серо-зелеными глазами и грустя о хорошей и чистой любви, Аленка разлила по нашим рюмкам остатки водки. Я предложила тост за скорейшее решение всех девичьих проблем и восстановление нашего душевного покоя. Мы звонко-звонко чокнулись и неизвестно чему рассмеялись.
Подруга как бы расслабила что-то плотное и тяжелое внутри себя, как если бы закованный с головы до ног в броню средневековый рыцарь снял доспехи и отложил на время в сторону булаву, копье, латы и меч. Как неожиданно вольно и просторно зазвучал ее красивый, глубокий голос!
С цыганской легкостью, с безоглядной удалью, так любезными любому русскому сердцу, Аленка допевала без меня:
Я принялась со вкусом доуминать остатки полного витаминов салатика. Было такое ощущение, что после вчерашних событий во мне не осталось ни единого минерала, нуклеина или кровяных телец – произошло просто тотальное опустошение организма, сколько ни ешь – все мало. Подруга не заставила себя долго ждать, окончила пение и присоединилась ко мне – салатик быстро умялся.
Глава 24
Так и сидели мы с подругой вдвоем до глубокой ноченьки: грустя-печалясь о жизни, когда действие алкогольных паров ослабевало, но все больше и больше радуясь тихой, девичьей нашей компании после каждого бокала.
Взяв меня за руку, Алена проникновенно призналась, что, оказывается, в самую беспросветную в жизни
