— У нас в Питере они — большая редкость. А я — лакомка! — Подвинула чемодан. — Угощайтесь.
И потому, что чемодан подвинулся от довольно легкого прикосновения маленькой руки женщины, подозрительность притупилась, — нет надобности проверять на вес. И едет какая-то чудачка! Жандарм махнул рукой в белой перчатке и повернулся к женщине, сидевшей напротив. Таможенник, не утерпев, шевельнул пальцем крендели, увидел под ними куклу и тоже отошел.
Когда шаги затихли в конце вагона, Ольга Борисовна поставила чемодан к окну и, почувствовав, что на носу выступили капельки пота, достала пудреницу.
Ей хотелось крикнуть:
— Пронесло, Пантелеймоша!.. Пронесло, мой миленький!..
Да, пронесло. Но в другой раз… Ничего, и в другой раз она тоже не откажется. Теперь у нее как- никак уже есть опыт.
…На псковском вокзале Ольгу Борисовну встретил деверь с детскими санками, уложил чемодан, и они покатили домой.
Пантелеймон Николаевич уже вернулся из поездки; увидев в окно жену, выбежал на крыльцо:
— Наконец-то приехала! А я уж думал передачу в Петербург везти в узилище…
— Камера еще не приготовлена! — рассмеялась Ольга. — Проветривают!.. А я вам подарков навезла!
Из раскрытого чемодана посыпались крендели.
— Это — всем! — Поправила пенсне, извлекла со дна куклу. — А тебе, доченька, вот!.. Глазки у нее голубые, как у твоего папки. Коса — в лентах, волосы шелковые. Погладь. И беги в свою комнатку. А мы тут…
— Мы все оставим до вечера, — сказал Пантелеймон. — И крендели попробуем за чаем. И все посмотрим…
4
На ночь закрыли ставни на железные засовы. Но в филенках были вырезаны сердечки, — можно подсмотреть с улицы. Пришлось занавесить окна одеялами.
Пантелеймон, вооружившись острым ножом и щипцами, умело распотрошил стенки чемодана и достал прокладку из газет, напечатанных на тонкой бумаге, похожей на папиросную.
— Третий номер?! — протянула руку Ольга. — Не зря я съездила. — По-девчоночьи подпрыгнула с пачкой газет в руках. — Есть что почитать!
— Это не все. — Лепешинский уже извлекал фальшивое дно. — Тут уложены брошюрки. «Женщина-работница»!
— Да?! Так это же Наденька писала в Шушенском! Помнишь? Давала читать. Вот неожиданный подарок!
Ольга помогла мужу извлечь начинку чемодана до последнего листка. Они все сложили стопочками на столе. Остатки изрезанного чемодана кинули в русскую печь, где уже пылали березовые дрова.
— Ишь ты, как люди ухитряются! Как все аккуратненько! — дивился брат Пантелеймона. — Тут сам бог-саваоф и тот не дознается!
— Бог-то твой, конечно, не догадается. А жандармы — они, знаешь, аспиды ядовитые!..
— Батюшке родному сказать — до смерти перепугается! Побежит в церковь молебен служить: за вразумление заблуждающихся! За еретичество анафеме предаст!
— Ты не вздумай проболтаться. — Пантелеймон погрозил пальцем. — Хотя и родной отец, а… Никому я из рабов божиих не верю. Таких обличителей власть предержащих, как протопоп Аввакум, ныне не видно. Под золотыми ризами — трухлявые души. Молятся богу — служат злому мамоне.
— Я белены не объелся. Умею держать язык за зубами.
Ольга, никого не слушая, уже перелистывала брошюру Надежды Константиновны. Пантелеймон остановил ее:
— Надо сначала уложить…
Они убрали все в тайник под полом, оставив себе по экземпляру брошюры и газеты.
— «Рабочая партия и крестьянство», — прочитала Ольга заглавие статьи. — Это — наш Старик. Он! По первым строчкам чувствуется. Еще в Шушенском собирался писать. Помнишь? А Суслика[8] не видно.
— Не в каждый же номер его… И, наверно, не успел…
— Прошлый раз он хлестко написал об инженерах-ворюгах на строительстве Сибирской дороги. Не побоялся.
— Чего же ему бояться? Корреспонденция без подписи.
— Ну, все-таки… Мне и сейчас, — Ольга сжала тоненькие пальцы в кулаки, — хочется кричать на весь мир: разворовали народные миллионы! Прогнивший строй!
Ольга ушла с газетой в комнатку, где спала дочка, засветила там лампу.
Слышался тихий шелест бумаги и слегка приглушенные слова:
— Очень сильный номер! С партийной боевитостью!.. И о побоище у Казанского собора успели дать! Со всеми подробностями… Что там было — ужас!
Вскоре она опять появилась в большой комнате, восторженно потрясая развернутой газетой:
— Пантелеймоша, а ты видел — тебя напечатали! Вот: «Из Пскова». Как я рада, даже слов не подберу!.. Не напрасно мы сидим здесь!..
— И, кажется, полностью!
Лепешинский писал о мытарствах студентов, отданных в солдаты. Некоторых из них пригнали в Псков и включили по два человека в роту. Он сам видел — военные бурбоны тыкали им кулаками в нос: «Мы из вас выбьем штатский дух!» Когда провинившегося солдата вели сквозь строй, на одного студента офицер прикрикнул: «Бей — не жалей! А то с самого штаны сорву. Бей, так твою растак!» Другого, совсем юного, даже не достигшего призывного возраста, посадили под арест за то, что не мог долго держать винтовку в слабенькой руке.
— Да, все напечатали. — Пантелеймон удовлетворенно провел рукой по газетному листу.
— А в конце тебе ответ: «2а 3б. Все получаем. Спасибо. Пишите». Я бы за такой ответ сплясала! — Ольга притопнула пяткой, хлопнула в ладоши и, поворошив мужу и без того кудлатые вихры, ушла дочитывать газету.
Пантелеймон уткнулся в передовую «Бурный месяц» — о крупных демонстрациях в Петербурге, Москве, Харькове, Киеве и Белостоке. Брат, сидя по другую сторону стола, читал ту статью, которую, как он только что слышал, написал какой-то Старик. Видать, голова! Знает жизнь. Вот пишет, что крестьянин доведен до нищеты, живет в избе вместе со скотиной, одевается в рубище, кормится лебедой. Верно. У иного ребятишки с голоду пухнут. Все верно. Ограбили мужиков деревенские богатеи да помещики. А царь — самый главный помещик. Не зря Пантелеймон против царя идет. Ольга, видать, много помогает ему. Она — тоже смелая.
Время от времени он поднимал глаза от газеты и расспрашивал Пантелеймона о рабочей партии или принимался рассказывать о родной деревне, о знакомых мужиках, вынужденных вот так же, как тут написано, арендовать клочок земли у своего прежнего барина, а под конец спросил:
— Можно мне одну газету? В нашу деревню?
— Можно-то можно, только… осторожно.
— Да я уж научился теперь… А дома прочитаю надежным людям. Тут же написано: сеять семена борьбы. Стало быть, против помещиков да богатеев.
— Пантелеймоша! Извини, что я все вторгаюсь и вторгаюсь к вам. — Ольга снова вошла с газетой в руках. — Но я не могу не сказать. Ведь это — целая программа по крестьянскому вопросу.
— Да, программа действий. В такой небольшой статье! Правда, тут дана сноска. Ты прочла? Программа партии скоро будет опубликована.
