помахивая натруженными руками. Была она в легоньком платье и в сандалиях на босу ногу, что очень молодило ее. — У нас торжество неожиданное.
— Какое же?
Чернобровое лицо Решетовой краснеет от смеха, Морщинки на висках, похожие на следы гусиных лапок, углубляются, в прищуренных глазах лукавые искорки. Всем своим видом она напоминает сейчас Мишутку.
— Что за торжество? — переспросила Варя.
— Помните, Григорий Герасимович рассказывал, что профессор Тартаковская упала и сломала шейку бедра… Но не по этому поводу мы хотим праздновать, — оговорилась Галина Остаповна, заметив недоумение милой ее соседки. — Как можно! Тут другое. Легла она к себе в клинику и там почувствовала, что такое консервативное лечение при переломе шейки: по полгода лежат и больше, а ни у кого сращения отломков не наступает. Месяц ждала профессор, полтора: улучшения нет. Тогда она заявила: «Хочу на себе испытать метод сколачивания». И вчера попросилась к нам, в хирургическое отделение. То ли отчаялась в излечении, то ли захотела нас развенчать на собственном примере. Наша главврач просто ошалела от такого поворота. Сегодня сама, несмотря на выходной день, присутствовала на операции. Еще бы! Тартаковская, которая против Григория Герасимовича метала громы и молнии!
— Действительно, большое событие! — воск/гикнула Варя, вспомнив огорчение Ивана Ивановича, когда главный врач Круглова запротестовала против решетовского гвоздя. — А Ваня знает?
— Специально посылали за ним в лабораторию. Круглова сама отвезла его обратно.
— Но вдруг плохо получится?
— Вряд ли! Стариков со смертного ложа поднимали, а эта еще молодая, и операцию провели — комар носа не подточит.
Варя весело улыбнулась.
— Насчет комариного носа не только Мишутка, но и я не разберусь: некоторые выражения… поговорки разные мне до сих пор не понятны. Пойдемте, помогу хозяйничать. Сейчас только своего забияку поймаю.
Дома Варя умыла сына, надела на него чистый костюмчик; приняла душ сама.
Полуодетая, она стояла перед зеркалом и причесывалась, а Мишутка крутился возле, заглядывая снизу в ее лицо, завешанное влажными волосами.
— Ой, мама, у тебя волосы, как у коня! — говорил он звонко.
Варя собрала их в узел, приколола шпильками и, взяв сынишку на руки, присела с ним на кровать.
— Сейчас пойдем к тете Гале. Мы займемся хозяйством, а ты поиграешь.
Она обняла сына, и радостное ощущение полноты жизни властно охватило ее. Да, это она, Варя Громова, живет в Москве, окончила медицинский институт, уже работает врачом и даже нацелилась на диссертацию. у нее любимый и любящий муж и сын, озорной, крепкий здоровенький мальчик. И она еще совсем молодая.
— Какая я счастливая!
— Что ты говоришь? — не понял Мишутка.
— Неужели это я? — пропела она в ответ, прислонясь носом к его маленькому носику, — так ласкала когда-то своих дочерей ее мать: не целовала, а нежно обнюхивала, как зверенышей. Она так и зачахла после смерти отца от горя и нищеты. И две Варины сестренки тоже умерли от чахотки. Еще две сестры — обе замужние и многодетные — работают в таежном совхозе. До сих пор не привелось снова встретиться с ними, только письмами связаны: они очень гордятся своей ученой сестрой и ее мужем доктором.
Варя надела чулки, беленькие босоножки-танкетки без носков и задников. То, что пятки и пальцы ног голые — понятно: мода появилась после войны, большая экономия материала. А слово «танкетки» так примелькалось, что уже не напоминает о войне, просто обувь с каблуком под всю подошву, сходящим постепенно на нет. Платьев у Вари пока прибавилось немного. Она сняла с вешалки белое, спортивного покроя, с улыбкой надела на гладкое запястье золотой браслет, положила в сетку консервы, свежие огурчики, бутылку кагора и вместе с сыном направилась к Решетовым.
Дверь открыла не Галина Остаповна… Сначала Варя не узнала подростка в длинных брюках, теннисной рубашке и тапочках. Но странно знакомо было ей его круглое лицо с черными, тоже округленными глазами.
— У нас гости! — весело сообщила Галина Остаповна, выглянув в коридор. — Земляки, вам знакомые. — Она повернулась к выходящей следом за нею из кухни Ларисе Фирсовой и сказала ей: — Как хорошо, как кстати вы зашли!
— Здравствуйте! — немножко растерянно проговорила Варя и повернулась к подростку. — Значит, это-Алеша! Маленький Алеша Фирсов!
— Да… — улыбаясь, сказал подросток.
— Совсем ты не маленький, — не замедлил вмешаться Мишутка.
— Это кто такой? — Алеша наклонился, подхватил мальчика на руки.
— Мишутка, сын Вари и Ивана Ивановича, — отрекомендовала Решетова. — Хорош медвежонок?
— Ивана Ивановича? — Алеша взглянул на мать, потом на Мишутку. — Ты правда похож на медвежонка. Здоровущий какой! — И он пошлепал мальчика по, крепкой спине и попке, обтянутой штанишками.
Лариса, странно бледная, в платье густо-василькового цвета, молча поигрывала черной лакированной сумочкой, невесело улыбаясь.
— Я рада, что вы зашли, — Варя прямо посмотрела ей в глаза. — Как это вы собрались?
— Были с Алешей в Третьяковке, смотрели китайскую живопись. А потом разгулялись, решили проехаться по Москве.
— Там на одной картине есть пацаненок, ну точно такой, каким давно был я, — сказал Алеша. — Тоже с челочкой, и глазенки совсем круглые. Я думал, монгольские глаза обязательно узкие.
— А какой ты был? — спросил Мишутка.
— С тебя ростом был одно время.
— Мама, он врет?
— Отчего же? Ты тоже вырастешь большой. И нельзя так говорить: «врет».
— Я ето больте буду, — похвастался Мишутка, делая вид, что не слышал выговора. — Я т папу вырату.
— Ох, какой у тебя язык неповоротливый! — со смехом сказал. Алеша и потащил Мишутку в столовую, где оба стали шалить, будто сверстники.
— Ростом-то большой, а умом еще ребенок! — сказала о сыне Ларисы Галина Остановка, проходя с женщинами на кухню.
Лицо ее вдруг потемнело: Алеша напомнил ей младшего из погибших сыновей. Вот так же бегал летом, загорелый, веселый, в майке и спортивных туфлях, потом ушел добровольцем на фронт и сложил юную голову где-то в украинских степях.
«Наверно, последнее слово, которое он вымолвил, было «мама», — подумала осиротевшая мать. — Но не я приняла его предсмертный вздох… А куда девались моя дочь и внучек? Может быть, не на волжской переправе они погибли, а увезли их в Германию? Лежа на земле, в лагере смерти, плакали они от голода и холода, и никто не протянул им сквозь колючую проволоку куска хлеба. И старший наш, и невестка с двумя детками…»
Все исчезло из глаз Галины Остаповны: миска с готовым салатом, свежие огурчики на тарелке, нежно-розовая, с серебристым краем лососина, не раскрытые еще консервы… Дети Решетовых и внуки, звонкоголосые, резвые малыши, никогда уже не сядут за праздничный стол. Стараясь совладать с горестным волнением, Галина Остановка отвернулась к плите, к окну…
Варя испуганно подбежала к ней:
— Что с вами?
Лариса — та сразу все поняла. Ей хорошо знакомы эти приступы сердечной тоски. Чаще они случаются именно тогда, когда вокруг весело.
— Простите за беспокойство! — Галина Остаповна виновато улыбнулась. — Сердце, знаете ли,
