Валентина сидела в светлой комнате, смётывала клинья парашюта, прижимая материю коленом к краю стола. Рядом на столе ловкие женские руки собирали цветок из лепестков коричневой бумаги.
«Роза, — рассеянно подумала Валентина. — Что же такая грубая? Нет, не роза», — решила она через минуту, снова взглянув на работу соседки.
Валентине показалось даже, что женщина просто забылась, прибавляя всё новые и новые лепестки на проволочный стебелёк, она уже хотела вмешаться, но вспомнила, что будет лес, медведь и зайцы и, значит, розы совсем не нужны. Нужно вот это: еловые шишки, парашюты, пилотки, и ещё нужно... до боли в груди нужно увидеть Андрея.
«Может быть, он заболел?» — думала Валентина и тонкими пальцами без напёрстка, то и дело накалываясь, с ожесточением гоняла иглу сквозь яркую ткань.
Парашют голубого цвета с жёлтой каймой... Этот один большой, а ещё будет много мелких, разных цветов, которые спустятся все разом. Валентина пошарила под пёстрыми лоскутьями, разыскивая ножницы...
Ох, если бы она могла среди этого весёлого ералаша на столе увидеть маленькую, маленькую записочку! Но некому её подсунуть, а главное — некому написать: ведь если Андрей заболел, то об этом в больнице было бы известно, значит он просто не хочет... Вчера вечером в его домашнем кабинете долго- долго горел свет, и Валентине так хотелось позвонить ему, но она побоялась, что ответит Анна.
— Какие они счастливые! — сказал радостный голос в женской группе по ту сторону стола, там что-то клеили, звякая ножницами и шурша бумагой. — Вся страна сейчас знает и любит их!
Валентина тоже интересовалась судьбой якутских лётчиц, которые доставили продукты и медикаменты группе моряков Северного пути, но, возвращаясь, сами потерпели аварию. Их вместе с самолётом отыскали в тайге охотники из племени юкагиров. Это было такое радостное событие.
Валентина руководила подготовкой большого детского утренника, где будет целое авиапредставление, она помогала готовить костюмы, но все это раньше так увлекавшее её шло сейчас само собой, помимо её сознания.
«Неужели всё кончено между нами?» — подумала Валентина.
Она громко вздохнула, подняла голову и увидела Маринку, которая стояла у стола и любопытно всматривалась в то, что мастерили женщины. Валентина положила своё шитьё, ловко пробралась между стульями, заваленными накрахмаленной марлей, раскрашенными картонами, пёстрыми детскими костюмами, цветной бумагой, и остановилась перед девочкой.
— Здравствуй! — сказала она, волнуясь, как при встрече с взрослым человеком, и обеими тёплыми ладонями приподняла личико Маринки.
Снизу поглядели на неё весёлые, ясные глаза, но тут же всё лицо Марины густо покраснело, и она потупилась, перебирая свои маленькие пальцы.
— Здравствуй, — повторила Валентина и, наклонясь к девочке, поцеловала её. — Разве ты уже забыла меня? — спросила она тихонько, опускаясь перед ней на корточки, лаская её взглядом. — Нет, не забыла? Почему же ты дичишься меня? Ты что, посмотреть пришла, как мы работаем?
— Нет, — еле слышно сказала Маринка и ещё больше покраснела. — Я просто так...
Смущение ребёнка передалось женщине, она почувствовала себя неловко.
Новые, из светлых дранок корзины стояли тесно одна к другой на трёх шкафах вдоль стены. В корзинах было свежее печенье для утренника. На сдвинутых табуретках, на чьих-то розовых подушках, покрытых белыми полотенцами, лежали горячие, зарумяненные, пышные бисквиты, и толстая красивая повариха из детского сада хлопотала над ними, отставляя свои пухлые, белые, с ямочками локти. И вдруг эти круглые бисквиты начали дрожать и двоиться в глазах Валентины, и всё задрожало, поплыло: и полотенца, и голые локти поварихи, и светлые дранки корзин... Слёзы что ли, навернулись на глаза? Валентина ещё раз взглянула на опущенную голову Маринки и отошла, с трудом переводя дыхание.
«Это Анна настроила её против меня! И он... Неужели ему хотелось только встряхнуться со мною? Не слишком ли дорого приходится платить за такую прихоть? — Валентина взяла свою работу и так близко поднесла ее к лицу, точно хотела закрыться ею. — Он пожалеет об этом», — сказала она себе, машинальным движением разыскивая и вынимая иголку.
40
Через день, после утренника в детском саду, Валентина встретилась с Ветлугиным возле конторы. В последнее время они даже не здоровались, но он явился к ней по первому зову. Она не думала о том, что опять обнадёживала его своей радостно сияющей улыбкой, ей нужно было только, чтобы все видели, как ей весело с ним. Нужно было, чтобы об этом узнал Андрей. Анна, наверно, передаст ему... Пусть и ему станет больно.
— Куда мы пойдём? — спросил Ветлугин, боясь верить её оживлённому взгляду.
— Куда хотите, только не домой. Пойдёмте к реке, в лес, на гору. Мне хочется побродить сегодня. Смотрите, какой день, совсем как парашют, который мы сегодня спустили: голубой, голубой, а эти горы — жёлтая кайма... Правда, сейчас теплее, чем утром? Утром я проспала немножко и в сад бежала бегом, и мне не было жарко...
Валентина расстегнула пуговицы осеннего пальто и ласково взглянула снизу в лицо Ветлугину. Он ответил ей очень серьёзным взглядом. На мгновение она смутилась: имела ли она право играть с ним, зная его отношение к ней? Но тут же на лице её появилась заносчиво-пренебрежительная гримаска. Пусть, ему всё равно не будет больнее, чем сделали ей. Пусть это всё отольётся хотя бы на нём. Мужчины не хотят попадать в смешное положение, но сами не избегают случая поставить женщину в трагическое.
«Подумаешь, какие щекотливые создания! Чуть что, они начинают бесноваться и корчиться от каждого слова. Им можно ревновать, нам — нельзя! Нам и любить воспрещается. Ненавижу!» — судорожно вздохнув, подумала Валентина, и глаза её и улыбка заблестели ещё ярче.
Так Валентина и Ветлугин прошли по прииску, миновали сумрачные вышки — копры шахт — и пошли прямо по траве, высушенной утренними заморозками. Теперь, когда их никто не мог видеть, лицо Валентины тоже стало серьёзным. Она совсем перестала смотреть на своего спутника. С ним просто было удобно итти, опираясь на его сильную руку, глядя на носки своих закрытых туфель, осторожно приминавших сухо шелестевшую траву. Итти и думать о своём, совсем от него утаённом.
— Вот, я давно хотел передать вам, — неожиданно сказал Ветлугин, краснея и смущаясь, как девочка. — Вот это... ваша косынка.
— Моя косынка? — спросила Валентина, удивлённая. — Ах, да... я потеряла её тогда, когда мы... ездили на Звёздный. — Она схватила косынку и, рассматривая её, сказала: — Сколько же времени она пролежала там... в лесу?.. — Глаза Валентины затуманились: как хорошо всё было тогда!
Она опустила голову и долго шла молча.
— Как странно, как страшно всё меняется! — сказала она вслух в забытьи.
41
— Посмотрите, Валентина Ивановна! — сказал Ветлугин, останавливаясь.
Валентина вздрогнула и осмотрелась, но ничего не увидела, кроме того, что они стояли на берегу речонки, блестевшей внизу, в глубоко пробитом ею каменном ложе. По берегу, как и везде, покачивалась высохшая трава, рыжел мошок и краснели прутья кустарника. Валентина села, спустила ноги с обрыва. Вид омута, темневшего под крутой излучиной берега, притягивал её. Она потрогала косынку в кармане. Тогда она совсем не заметила, где потеряла её: на дороге или там, где они с Андреем пили воду. Неважно это... главное было в самой возможности этой поездки, в счастливой жизнерадостности, которая переполняла тогда её, Валентину.
— Вы знаете, — тихо заговорила Валентина, — однажды я видела в таком вот омуте большую рыбу.
