утренние пешие пробежки у Семы поменялись на лыжные прогулки по Москве-реке.
— Да, — улыбнулся вдруг Сема, — я ведь рыбаком стал. Пристала и ко мне твоя зараза.
Сема намекал на мою страсть к рыбалке.
— Мишка-то Боровик да Залыгие и зимой из-подо льда ловят. Я на лыжах по реке катался, и черт меня дернул возле них остановиться. Попробовал на Мишкину мормышку, да сам и попался. С тех пор и мормышу каждое воскресенье. Хочешь, завтра пойдем вместе?
Мне стало завидно. Летом-то меня от реки да удочки за уши не оттянешь, а зимой на рыбалке я еще не был. Но приходилось считаться с обстоятельствами.
— Не могу, — сказал я. — Мы сегодня вечером уезжаем.
— А что так? — удивился Сема. — Дача-то у вас теплая.
— Родители завтра собираются в гости.
— Ну и пусть едут, а ты оставайся. Что ты в этих гостях не видел? Завтра вечером сам в Москву на автобусе поедешь до «Молодежной», чай не маленький. Автобус идет почти до твоего дома.
Все это было верно, и я бы наверняка так и сделал, если бы не было всех моих московских злоключений на прошлой неделе. Вкратце я рассказал о них Семе и ребятам.
— Ерунда, — отрезал Сема, — я поговорю с Владом и твоей мамой, все будет в порядке.
Я промолчал. Благоприятный исход Семиных переговоров мне представлялся маловероятным.
После чая я предложил пойти кататься на лыжах. Зря, что ли, я их натирал, тащил на дачу. Но все отказались. Сема сослался на работу, он писатель и работает дома, а на лыжах бегает только утром. У него вообще почти вся жизнь идет по расписанию. Лыкову было лень, Женьке тоже. Конечно, они тут каждый день на лыжах. Это для них привычно. Мне же надо было спешить, чтобы успеть до отъезда. Я побежал домой.
Но там мама усадила меня сначала обедать. И лишь после еды, с полным желудком, я взял лыжи и отправился на речку вместе с Тамерланом. Тимофей уже где-то шлялся. Наверное, навещал своих летних полосатых и пятнистых подружек, может быть, знакомился с собственным потомством.
Лыжная прогулка удалась на славу. В эту зиму я редко становился на лыжи. Все больше почему-то мы с Максом ходили на холмы кататься на снегокатах. А зря. Зря я пренебрегал лыжами. Так здорово было бежать по накатанной лыжне посредине речки мимо нарядной узоровской церкви, которая на высоком заснеженном берегу смотрелась еще краше, чем летом. Морозец был не сильный, солнышко играло сиреневыми и золотыми искрами на нетронутом снегу. Лишь редкие тропинки вели по льду к лункам, над которыми, видимо, и сидели недавно с мормышками Залыгин, Мишка и еще по воскресеньям Сема. Только когда я катался, никого из них не было. Один я бежал среди заснеженных просторов. Бежал и узнавал места, на которых бывал летом. Вот яма, где мы летом удим рыбу. В ней меня хотел утопить убийца. Вот место, где мы познакомились со Светкой и здесь же нас с Женькой побили ребята из Митяева. А вот и откос, под которым Тамерлан отыскал покойника. Прошлогодняя летняя история со всеми жуткими подробностями и опасными приключениями оживала в моей памяти. Но ведь что удивительно, я понимал, что было мне тогда не только страшно, но и ужасно интересно.
От этого откоса на окраине Митяева я повернул обратно.
Вся прогулка заняла у меня чуть больше часа, но Сема успел зайти к нам на дачу и переговорить с моими родителями. Так они мне сами сказали. Увы, результат, как я и ожидал, оказался для меня неутешительным. Мама решительно была против оставлять меня одного ночевать в Узорове, и даже в гостях у Семы не согласилась. Пришлось мне смириться.
Родители мои еще сами пошли погулять на речку, Тамерлан тоже отправился вместе с ними, а я остался дома смотреть наш дачный телевизор. Больше нечего было делать. Скоро пора уже было и собираться.
Вернулись родители с Тамерланом. Упаковали немногие вещи. Я связал лыжи. Тут отец и спросил:
— А где этот, полосатый?
Тимофей как с утра загулял, так больше и не появлялся. Мама вышла на крыльцо и громко позвала:
— Тима! Тима! Тима!
Прошла минута, другая — кот не появлялся. Пришлось организовывать поиск. Теперь мы все лазили по колено в снегу вокруг дома, высматривая кошачьи следы и надрываясь: «Тима! Тима!» Не тут-то было. Кот либо оглох, либо просто не хотел ничего слышать. Второе было вероятней, он у нас хитрый. Отец даже лазил в подпол, а я на чердак. Нигде не было нашего серого гулены.
— Найдется, — уверенно говорил я.
— Найдется, — раздраженным тоном соглашался папа. — Только когда? Завтра? Или послезавтра? Что, еще раз из-за него приезжать? Говорил я: не надо брать кота на один день на дачу.
Мама молчала. Мы прождали Тимофея до темноты, он так и не объявился.
— Ну что? — встал с дивана папа, на котором он лежа смотрел телевизор. — Пора ехать. Уже девять.
Мама пошла одеваться. Я не двигался с места. В голове у меня бродили интересные мысли.
— А что, если я останусь у Семы? А завтра приеду на автобусе, — предложил я, когда мама вышла из комнаты родителей уже готовая к дороге. — Осенью я же один сюда ездил. И со Светкой тоже.
— Никаких Сем, — возразила она. — Завтра утром отец вернется на машине и заберет кота с дачи.
— Вот еще! — возмутился папа. — Вы его взяли, а я за ним катайся. Нет уж. Пусть и правда Сашка у Семена переночует и с котом завтра вечером приедет. Чего ему делать у Бузенковых? Ты сама подумай.
Вот уж не ожидал такой поддержки! Я воспрял духом. Мы вдвоем принялись уговаривать маму. Она долго сопротивлялась, но постепенно уступала нашему дружному натиску, сдавая одну за другой свои оборонительные позиции.
— А что он будет есть? — выложила она через полчаса споров свой последний козырь.
— Я оставлю ему денег, — невозмутимо возразил отец. — Сходит в магазин, от Семенового дома в двух шагах.
— Ладно, — согласилась наконец мама. — Если вы так решили, пусть остается у Семена. Он человек надежный. Но только чтобы завтра не позднее шести часов вечера ты, Саша, был дома. С котом или без кота. Влад, оставь ему денег и не забудь на дорогу.
Я чуть было не запрыгал.
Мама сама сходила к Семе, вместе с папой, конечно, и они обсудили условия моего гостевания. Довольный Сема обещался сохранить меня в целости, накормить и отправить завтра домой. Родители запихнули Тамерлана в машину и укатили.
— Ну, слава Богу, — произнес Сема, махая в темноту красным удаляющимся огням задних фар. Мы пошли в его избу.
У Семы и правда изба. Настоящая пятистенка. Мало у кого в Узорове такие дома остались. Все больше коттеджи. А Сема эту избу откуда-то из-под Твери вывез или из-под Смоленска, я точно не помню. Он ведь не коренной узоровец, только предки его здесь жили, и то не в этом селе, а в соседнем. В Узорове же Сема поселился уже в зрелом возрасте, после службы в Афганистане, после окончания института, после многих еще лет работы. Но прижился. Теперь он здесь свой, хоть и необычный.
В натопленной избе у Семы за чаем с вареньем было уютно и беспечно; так, будто ничего больше в мире не существует. Или существует, но где-то там, за бревенчатыми стенами, в непроглядной морозной тьме, и никак не касается этого внутреннего теплого мира. Даже в окно ничего не видать, в щелочку между занавесками, темнота там снаружи, и все.
Варенье было не хозяйское, наше. Мама выделила из загашника. Сема варенье не варил. «Бабье дело, — говаривал он, — а у меня баб пока нет. Только Ксюшка, а она варенье не варит». Ксюшкой звали Семину пятнистую трехцветную кошку, вечно беременную кучей котят. Сейчас она уютно лежала на мягком стуле, подобрав под себя мягкие лапки, и храпела на все Семину кухню, а может, и избу, просто так — от тепла, сытости и покоя.
— У меня две удочки, — объяснял Сема, — завтра я тебе одну дам, мы окуньков Ксюшке натаскаем.
