3
«Ну, – стоя на крыльце, раздумывал Алексей, – вот и поздоровался с родителем… Что ж, пойти к маменьке, что ли, поклониться…»
Прасковьи Ивановны дома не оказалось: она говела и еще спозаранку ушла к обедне.
Он зашел к Анисье. Она стояла возле окна, читала какое-то, видимо, интересное письмо.
– Здравствуй, сестренка, – входя, окликнул ее Алексей.
Анисья резким движеньем спрятала письмо в карман.
– Ах, это ты, – отозвалась равнодушно. – Приехал? Я так и догадалась. Как услыхала – батенька ногами затопал, – ну, думаю, верно, Алеша приехал… Тебе что?
– Как «что»? – не понял Кольцов. – Ничего. Вот приехал, проведать зашел, а ты как чужая: «Тебе что?» Да ты будто и не рада вовсе, что я вернулся?
– Нет, что ж, я ничего… Так просто. Ты вошел, я испугалась. Чего это ты с мешком-то?
– Да вот, отец со двора гонит. Да что об этом толковать, песня не новая… Что это ты читала?
– Так… от подружки.
– Ох, Аниска! – он шутливо погрозил пальцем. – Лукавишь, девка!
– А чего мне лукавить? – с досадой сказала Анисья. – Вот выдумал!
Кольцов подошел к фортепьяно, провел пальцем по запыленной крышке, открыл, ее, потрогал клавиши.
– Я тебе с Карпом Петровым ноты из Москвы посылал. Шубертовы песни. Получила ли?
– Получила, спасибо.
– Прелесть какие песни! Ты уже, наверно, какие-нибудь разучила?
– Нет, не разучивала. – зевнула Анисья. – Да и напрасно посылал: какая я певица!
– Да тебя подменили, что ли? Не поешь, к фортепьянам, вижу, не прикасаешься – вон пылища-то какая на крышке… Что ты, Анисочка? Ах, постой… – Кольцов потер лоб. – Мне в Москве Карп Петров говорил, да я не поверил… Замуж идешь?
– Выдумают тоже! – принужденно засмеялась Анисья.
– Да нет! – Кольцов хотел обнять сестру, но та увернулась. – Нет, я ведь что хочу сказать: это хорошо, что замуж, да гляди, чтоб человек был, и не кукла. Главное – не ошибись.
– Ну что ты, в самом деле, привязался? – зло воскликнула Анисья. – Ведь говорю нет, значит – нет!
Он не узнавал сестру, терялся в догадках – что с ней?
– Полгода дома не был, а как все перевернулось, боже мой!
И что-то еще хотел сказать, но в комнату с хохотом и криками, толкая друг друга, вбежали Анисьины подружки.
– Аниска! Аниска! – кричала толстенькая, черноволосая девушка, одна из бесчисленных дочерей купца Мелентьева. – Ох, что расскажу-то… Варька от офицера назад приехала!
Увидев Кольцова, она запнулась.
– Здравствуйте, Алексей Васильич!
Девушки примолкли и стали у дверей табунком, перешептываясь и фыркая.
– Иди, иди, Алеша! – бесцеремонно выпроводила Анисья. – У нас свои дела, девичьи… Иди!
4
Еще в Петербурге он стал покашливать. Сырая мгла столицы давила на грудь, затрудняла дыханье.
– Нет, Алексей Васильич, – заметил однажды Белинский, – не про нас с вами этот северный Вавилон…
В Москве, когда встречали у Боткина Новый год, Кольцов не поостерегся: разгорячась в жаркой зале, вышел на балкон прохладиться, а потом пролежал с неделю, и Кетчер пользовал его припарками и какой-то им самим составленной микстурой. Друзья хотели позвать прославленного московского лекаря, но Кольцов отказался:
– Не в коня корм! Все, как на собаке, заживет…
Придя от Анисьи в свою каморку, он почувствовал боль в груди. Потерев больное место, вздохнул, вскрикнул от боли и закашлялся. Красноватые потемки поплыли перед глазами. Тяжело дыша, подошел к окошку. У избы, где жили работники, дрались две собаки, работники, гогоча, швыряли в них палками. Над голыми деревьями сада летали вороны. Сгорбившись, медленно прошла от обедни мать. Он подумал о ней с нежностью, – ему было жаль эту измученную бессловесную женщину; однако горячей сыновней любви к ней он не чувствовал никогда.
«Боже мой, вот яма, вот тоска!..»
Оделся и вышел на улицу. Серый туман расползался над городом. Верхушка каланчи еле виднелась в безрадостном небе.
Было воскресенье.
Поев после обедни постных пирогов с грибами и луком, воронежские обыватели гуляли по Большой Дворянской. Кольцов углубился в свои невеселые мысли и, низко опустив голову, медленно брел по улице,
