Тайный рейс
«Руан» я узнал тотчас: зловещий, с низкой посадкой, он стоял у заброшенного причала к востоку от пристани; огней на нём не было, только на корме горел фонарь, бросая кровавое пятно света на чёрную воду. Я никогда не встречал Жоржа Пуанкаре, через которого отец держал связь с Французской Директорией, однако я часто видел, как его маленький капер крадётся вдоль пембрукширского побережья, — то выскользнет из-за мыса Святой Анны, то возникнет прямо в Хейвене и следит себе за манёврами британского флота, которым командовал Нелсон. Ибо Ирландии важно было знать местонахождение Нелсона. Для того чтобы французы поддержали Ирландское восстание, высадившись в заливе Бантри, необходимо было точно знать, где находится Нелсон.
Майя, как помнится, скосила на меня глаз, когда матрос повёл её по мосткам, чтобы поставить в стойло, а я спустился вслед за молодым ирландцем-патриотом в каюту на нижней палубе.
— Мсье Пуанкаре, сын Шона Ригана!
— Невредимый? — спросил голос из-за двери.
— С головы ни волоска у него не упало и на теле ни царапинки, а вот у Дэ́на Фэ́рлонга челюсть расшатана, да и у Ми́ка До́йла глаз так заплыл, что ничего не видит.
Раздался оглушительный смех — замок на дверях скрипнул.
— Настоящий Риган, тут не ошибёшься!
Пуанкаре распахнул дверь, протянул мне руку, широко улыбнулся. Человек крупного сложения, лицо смуглое, на щеках шрамы от сабельных ран. Отец говорил, что он — наш лучший агент во Франции, к тому же богат от рождения; наследник аристократического рода, он считался лучшим фехтовальщиком в Париже, хотя и был, как ни странно, левшой. И хоть я обучался в Академии фехтования в Париже, я его никогда не видел; правда, о его искусстве ходили легенды. Многие пали от его руки, сказал мне однажды отец, но все были убиты в честном поединке, и он никогда не затевал ссоры сам. Страстный поклонник генерала Бонапарта, он посвятил себя делу Ирландии.
Пуанкаре указал на стул против его стола, на котором лежали карты, и я уселся против него. Он сказал:
— Наконец-то я вижу сына Шона Ригана, с которым был дружен столько лет! Прими мои сожаления, Риган, по случаю смерти твоего отца.
— Зачем вы доставили меня сюда, мсье Пуанкаре?
— Затем, что у Фишгарда тебя ждала вражеская засада, разве мои люди не сказали тебе об этом?
Голос у него был гортанный и резкий, однако во всём его облике было своё очарование.
— Я тебя от лоялистов[9] спасаю, а ты за что чуть не перебил моих людей?
— Легче было бы послать человека, чтобы он встретил меня в Милфорде.
Он развёл руками:
— Но как я мог это сделать? У меня не было времени, ведь ты уже выехал. Я был у мыса Святой Анны, когда узнал о смерти твоего отца и о том, что ты принял на себя его миссию.
— Как вы об этом узнали?
— Пуанкаре всё знает, это его работа, сынок. Иначе мне не сносить головы. Итак, ты хочешь, чтобы тебя высадили в Дублине?
— Я хочу, чтобы меня высадили в Уэксфорде, сударь. Таково было последнее распоряжение отца.
— Но слушай, какой в этом толк? Девяносто миль — от Уэксфорда до Дублина! Путь долгий!
— Но я не собираюсь в Дублин, мсье Пуанкаре.
— Нет? А разве лорд Фицджералд не в Дублине? — Его улыбка обезоруживала. — Послушай, Джон, мы же друзья. Разве не правда, что ты везёшь письмо? Тебе его дал отец, чтобы ты доставил его лорду Фицджералду?
— У меня нет никакого письма, сударь, и я никогда не слыхал об этом человеке.
— Значит, ты держишь его в уме?
Я кивнул.
— Это опасное дело, молодой человек. Я не был бы тебе истинным другом, если б не предупредил тебя, насколько это опасно.
Он подошёл ближе, осторожно ступая по накренившемуся полу. «Руан» уже вышел в море, свежий ветер с востока гнал его вперёд, и жёлтые огни фишгардской гавани в окне каюты казались янтарным ожерельем.
Мсье Пуанкаре продолжал:
— Знаешь, Риган, в борьбе за свободу Ирландии Франция объединится с твоей страной, чтобы сбросить ярмо англичан, но это будет непросто. На высоких постах в продажном ирландском правительстве и в скромных хижинах ирландцев — предатели, всюду шпионы, ведь англичане хорошо платят доносчикам. Такие люди, как Карл Ла́бат, сожгут человека заживо, только бы получить сведения вроде тех, что ты держишь в уме.
— Карл Лабат?
Этот наёмник наводил ужас на всю Ирландию.
— Сегодня ночью, — сказал Пуанкаре, — Карл Лабат ждал тебя на дороге в Фишгард, только я его опередил. Тебя было взять легко, Джон. И что было бы, если б ты стоял перед этим извергом Лабатом, а не передо мной, Пуанкаре?
Я отвернулся от его испытующего взгляда; он был прав, и я чуть было не поддался искушению довериться этому умному и опытному человеку. Если во всём мире и был кто-то, кто смог бы доставить письмо лорду Фицджералду, это был Жорж Пуанкаре. Говорили, что к его словам прислушивается Гош, блестящий молодой генерал Франции, и что даже сам Бонапарт им восхищается.
Он продолжал:
— Будь же разумен, юноша. Разве подобает, чтобы судьба Ирландии зависела от смелости семнадцатилетнего парнишки? Разве твой отец доверил бы это письмо тебе, будь в это время рядом я? Знаешь, одной смелостью многого не добьёшься, доверь свою тайну другу твоего отца.
Я закрыл глаза и отвернулся.
— Не могу, сударь. Отец доверил её мне и велел не говорить о ней никому.
— Но он рассчитывал на меня, Пуанкаре?
Я не ответил, а он прошептал:
— Пойми же, как это опасно, сынок. Будь на моём месте Карл Лабат, ты заговорил бы через час.
Я взглянул на него.
— Неправда! Я всё равно бы молчал! Пусть бы он сжёг меня заживо…
— В конечном счёте так, верно, и было бы, ты ведь не знаешь этих людей. Ну, так как же?
— Я не могу нарушить слова, данного отцу, — сказал я.
К моему удивлению, он улыбнулся и вскричал:
— Поздравляю! Ты настоящий сын своего отца. Mon Dieu![10] Слушай же! Я получил указание от Французской Директории захватить тебя и проверить, пока этого не сделал кто-нибудь вроде Лабата. — Он перекрестился и прибавил: — Молю бога, чтобы ты никогда с ним не встретился. А пока я могу доложить Директории, что послание у тебя и что на тебя можно положиться.
Позже мы пили кофе и говорили о грядущем Ирландском восстании. А ещё позже он проводил меня в крошечную каюту, и я влез в подвесную койку и совсем уже собрался заснуть, но вспомнил о Майе.
Холодно было на палубе, по которой хлестал дождь, на фоне неспокойного моря стоял, словно каменное изваяние, рулевой, а над люками клубился ирландский туман. Под свист ветра в снастях я прошёл, шатаясь, на корму и спустился вниз. Майя била в стойле копытом: её накормили и напоили, но седла с неё
