Атлет Жека, по-видимому, еще не совсем пришедший в себя, оторопело замер посредине зала, недоуменно глядя на неистовствующую толпу.
Белецкий дернулся от неожиданной боли. Это Анна, не помня себя, щипала его за руку и быстро- быстро твердила, упрашивая, умоляя:
— …не хочу-не хочу домой-не хочу-не хочу-не хочу домой…
Он брезгливо отбросил ее руку, отступил на шаг. Вот он — предел желаний человеческих? Вот они — люди? Стадо… Стадо, допущенное к кормушке. И нет больше никаких желаний, и никто не хочет назад… Готовы остаться здесь навсегда, здесь, на сияющих вершинах…
Он презирал их, ему было стыдно за них перед этими кубоголовыми, так и не сделавшими еще ни одного движения.
«Я не на небе и не на земле, но все-таки выше тех, кто на земле. Выше!»
Внезапно ему стало очень плохо и тоскливо. «Ну сколько можно притворяться и лгать самому себе? — спросило его второе «я», притаившееся в черной глубине. — Они — стадо… А ты, Ты действительно хочешь чего-то еще или тоже не прочь… на сияющих вершинах?..»
Анна вновь вцепилась в него обеими руками, повторяя свою скороговорку-молитву. Толпа кричала, причитала, всхлипывала, вздыхала, умоляла…
«Не стадо, нет. Просто — люди. Человеки. Земные человеки…»
А небо?
«Небо — для птиц», — ответил ему кто-то.
Кубоголовые по-прежнему стояли неподвижной шеренгой, словно недоумевали, словно колебались, словно не решались взяться за дело.
«Оставьте нас здесь!» — разноголосо кричала толпа.
