Часть четвертая
Повеса Бояров
Глава 1
Наследственный перстень
1833 г. Рязань – Санкт-Петербург
– Пашенька, Пашенька, сыночек!.. – взволнованно вскричала Варвара Васильевна. – Зайди ко мне скорее!..
– Что стряслось-то, маменька? – в комнату с низкими сводчатыми потолками, инстинктивно наклонив голову, вошел высокий, голубоглазый блондин. Недавно ему исполнилось двадцать два года.
– Сядь, сядь скорее! – женщина со злыми глазами и сложенным тугим бантиком ртом пребывала в состоянии крайнего возбуждения. – Ты помнишь, что мне на той недели снилось? Я ж тебе говорила!
– Да вам, маменька, все время что-то снится. Разве ж упомнишь?
– Нет, Пашенька, то сон в руку был. Листья мне снились. Так это падают, падают. А я их ловлю…
Она выглядела гораздо старше своих лет: плоть и кожа висели на костях, как платье на вешалке.
– Ну, и что с того-то?
– А то, что вот письмо я получила. От старшего брата Василия. Он нынче в Петербург перебрался. Богат, влиятелен, ну, да ты знаешь…
– Ну, и что с того? – вяло повторил Паша. Щеки у него были румяными, как говорится – кровь с молоком.
– И два года назад вон вам писал. Только что изменилось-то?
Варвара Васильевна замахала руками.
– Нет, то совсем другое письмо было – просто о жизни, мы ведь лет двадцать не виделись. У него тогда дочь умерла, вот вся родня и съехалась. А это письмо не простое, важное! Не зря мне листья снились…
Варвара Васильевна показала сыну лист хорошей гербовой бумаги, исписанный крупными неровными буквами.
– Слушай, что тут написано. Внимательно слушай…
– Да слушаю я, слушаю, читайте уж…
– «За последние годы я сильно сдал, постарел и чувствую, что силы уходят, – хорошо поставленным голосом начала читать Варвара Васильевна. – Более всего, сестра, печалюсь, что нет продолжателей рода Опаловых. Покинула нас Маша, один остался. Друзья-приятели не в счет. Этим только бы от моих достатков отщипнуть кусок пожирнее. Опостылели все… Пишу воспоминания о своей жизни, но что толку, если передать их некому…»
Она оторвалась от письма, глянула поверх очков на сына.
– Ты дальше, дальше слушай, Пашенька! Сейчас самое главное будет…
– Да я и так слушаю, маменька! Не томите!
Оно и правда – Павел обратился в слух. От обычной сонливости, в которой он пребывал с утра до вечера, не осталось и следа.
– «А потому, любезная сестрица, собери-ка не мешкая Павла, пусть едет ко мне, хочу посмотреть на племянника, пока жив… Думаю, на дорогу ему наберешь, а я все возмещу, не беспокойся. И здесь он у меня голодать не станет…»
Варвара Васильевна отложила письмо и молча уставилась на сына, как бы спрашивая его, что он думает о поступившем приглашении. Павел так же молча смотрел на мать, как бы переваривая услышанное.
– Стало быть, ехать надо, – наконец сказал он. – А то, неровен час, преставится дядюшка, и тогда…
– Так на службе дадут ли тебе отпуск? – забеспокоилась мать.
– А хоть и не дадут, так уеду. Сколько можно помощником делопроизводителя штаны протирать? Вы тут все о снах толкуете, маменька, а у меня внутри чувство такое, что выпал мой главный шанс в жизни. И терять его я не намерен. Поеду!
– Умница ты мой, красавец! – на глазах у Варвары Васильевны выступили слезы. – Ты ж там, в Петербурге, смотри… И с Василием Васильевичем будь… Ну да ладно, я тебя научу, что к чему, как с кем себя вести да как отвечать кому надо…
– Спасибо, маменька!..
Уже через три дня Павел Бояров в превосходном настроении выехал из Рязани. Ему даже не верилось, что он вырвался из ненавистного дома, где мать подавляла все его желания и устремления. Она всегда «правила бал» в
Радужные надежды кружили голову. Из письма ясно, что дядюшка имеет на него самые серьезные виды. Только бы успеть застать старика в живых и понравиться ему, чтобы отписал наследство… Тогда заживем! А какая жизнь в столице, он не раз себе представлял, да и в книжках читать приходилось. Только бы успеть и понравиться! В тесном пространстве пассажирской кареты Павел Львович Бояров выпятил грудь и распрямил спину. Никогда за свои неполные двадцать два года он не чувствовал себя таким самостоятельным и уверенным в успехе.
Правда, когда проехали шлагбаум и полосатую будку на границе Рязани, эта уверенность несколько ослабла. А уж через три дня, при въезде в Москву, от нее вообще ничего не осталось. В белокаменной Павел провел всего один день и ночь, но был крайне удивлен и расстроен высокими ценами на все: и на ночлег в меблированных комнатах, в которых маменька велела останавливаться, и на еду в трактирах.
Снова тряская карета, запах пота от других пассажиров, постоялые дворы, придорожные трактиры… Начало июня выдалось теплым. Павел с интересом разглядывал картины, проносившиеся за окном, и чувствовал себя опытным путешественником. Но уже на третий день ему надоело это бесконечное утомительное путешествие, и он уже мечтал побыстрее добраться до Петербурга. В столицу въехали на восьмой день пути, уже поздно вечером. Как и советовала мать, остановился в номерах, а утром, чуть свет, отправился искать баню, чтоб смыть всю накопившуюся за долгую дорогу усталость, вместе с потом и грязью.
Потом он тщательно выбрился и облачился в свой лучший костюм. Правду сказать, костюм, а точнее старенький темно-синий сюртук, был единственным выходным нарядом молодого Боярова. Сидел он на молодом человеке неловко, будто был с чужого плеча. Хотя, скорей всего, Павел Львович просто вырос из него и вверх и вширь.
Как бы то ни было, но в полдень молодой человек вышел на улицу, взял извозчика и назвал адрес дяди. Он не думал, что скажет своему именитому родственнику, полагаясь на русское «авось» и свой ум.
Высокую резную дверь двухэтажного особняка отворил немолодой гигант-привратник в красном камзоле, коротких, до колена, красных же штанах и белых чулках. Привратник был так велик и толст, что полностью закрыл собою весь дверной проем. Его густые седые бакенбарды переходили в такие же пышные усы. Павел даже растерялся.
– Чего изволите? – спросил старый гигант, снисходительно осматривая пришедшего.
– Я к графу, – пролепетал молодой человек, мысленно проклиная себя за робость перед слугой.
– Позвольте узнать, назначал ли их сиятельство вам аудиенцию?
– А как же… Он письмом пригласил меня приехать, – залепетал Бояров. – Вот и письмо…
Он зачем-то достал лист дорогой бумаги и уж совсем смутился из-за своей растерянности.
– Я их племянник. Бояров Павел Львович…
