волкодавы!
Скрючившись, он шлепнулся на бетон.
– Жаль! – повторил здоровяк и под пристальным взглядом Викентьева нехотя шагнул назад.
– Ничего, сколько ему… – успокаивающе проговорил пожилой с выражением безграничной притерпелости на лице. – Все равно уж…
Он дал понюхать нашатыря четвертому прапорщику, который ударился о стену и сейчас оглушенно потряхивал головой, тяжело приходя в себя. Потом подобрал резиновую галошу и, подойдя к лежащему на боку Удаву, надел ему на босую ногу.
– Вот теперь порядок…
– Ну что? – безразлично спросил Кленов, глядя куда-то в сторону.
Викентьев взял Удава за шиворот, рывком посадил. Тот застонал.
– Падла, ребро сломал…
– А ты думал, тебя шоколадками угощать будут? – нехорошим голосом спросил второй номер и приготовился поставить Удава на ноги.
– Вы бы ему и ноги заковали, чтоб не дергался, – посоветовал пожилой контролер. – Все спокойней будет. Дорога неблизкая…
– Какая еще дорога? – сверкнул глазами Удав.
– Верно, – согласился Викентьев. – Давайте «браслеты»…
И, наклоняясь вместе с Сергеевым к Удаву, вполголоса бросил Попову:
– Двадцать один.
На условном, чтобы не понимал объект, языке это означало «контроль головы». Но Попов забыл про существование кода и не двигаясь смотрел, как второй и третий номера пытаются замкнуть не приспособленные для этого наручники на волосатых щиколотках объекта. Смысл команды дошел до Валеры, когда голова Удава метнулась к горлу Сергеева. Тот успел дернуться, и зубы смертника впились в ключицу. Майор охнул.
– Ах, сволочь! – Попов рванулся оттащить Удава, но руки соскальзывали со стриженой, мокрой от пота головы.
– Сейчас, Саша. – Викентьев вцепился в лицо смертника, сдавил. Челюсти медленно разжались.
Сергеев сунул руку под рубашку.
– До крови! Чуть кость не перегрыз. И как такого волка можно было помиловать! О чем они там думают!
Майор схватился за кобуру.
– К черту наручники! Что мы его, на руках нести будем? Если еще раз дернется, я его пристрелю, и плевать на все помилования! Мне за такого гада самое большее – выговор объявят!
Порыв второго номера был страшен, и усомниться в его искренности мог только тот, кто знал, что в кобуре «пээма» находится всего лишь безобидная деревяшка.
– И правильно. – Викентьев демонстративно отдал наручники пожилому прапорщику и так же демонстративно расстегнул кобуру. – При нападении на конвой имеем полное право! Встать!
– Кого помиловали? Меня? Вы, суки, меня помиловали? – щерился Удав, которому очень хотелось поверить в такое невероятное событие. – Да я от вас ничего хорошего в жизни не получал. Кровососы паскудные!
Он бормотал ругательства, но шел спокойно, заметно скособочившись и прихрамывая. Когда его вывели в отделанный кафелем «отстойник» к хлебному фургону с распахнутой дверцей, призрачная надежда окрепла.
– Забираете? Значит, не фуфло прогнали?
Удав суетливо забрался вовнутрь, протиснулся в крохотную камеру. Среди осужденных заблуждение о месте исполнения приговоров было стопроцентным. Побывавшие в Степнянской тюрьме клялись на этапах, пересылках, в колониях и потом на воле, что своими ушами слышали те выстрелы.
Щелкнул замок камеры, третий и четвертый номера заняли свои места, затем Викентьев захлопнул бронированную дверь спецавтозака.
– Теперь давай журнал, – чуть снисходительно сказал он Кленову и, наклонившись над маленьким столиком, произвел запись о получении осужденного. Взглянув на часы, проставил время: час сорок пять. – Видишь, сколько провозились, – тем же слегка снисходительным тоном продолжал он.
– На эстрадное представление ты опоздал. И я был бы хорош, если бы расписался в ноль тридцать за то, что Кадиев уже в машине.
– Можно подумать, это имеет значение, – вяло огрызнулся Кленов.
– Могло иметь, – обычным жестким голосом отрубил Викентьев. – Знаешь, в каком случае?
Начальник Учреждения КТ-15 молчал.
– Если бы в час двадцать мы застрелили его в коридоре особого корпуса!
– Будешь писать рапорт?
– Обязательно. И информацию в наш бюллетень. Твоя дежурная смена не готова к серьезной работе.
