наливочка выдыхается… Бабка у меня мастерица на эти дела… Ну, давайте за все хорошенькое!
Иван Алексеевич вытер рот тыльной стороной ладони, подцепил ложечкой варенье, но тут же положил его обратно в розетку.
– Так вот, работаем себе потихоньку, довольны – место хорошее: тихое и совсем недалеко… А только одного не учли: село, люди все друг друга знают, да и по окрестностям известно: кто заболел, кто умер… А тут смотрят бабульки – свежий холмик! А похорон никаких не было! Время прошло – опять! А кругом все здоровы! И снова, а никто не умирал… И ни венков, ни фамилий, когда земле предавали – тоже непонятно – никто не видел! Короче, пошли в райотдел, заявили. Там проверили по собесу, загсу, больницам – никто не проставлялся. Пошли раскопали, а там жмурики с пулями в затылке! Что тут поднялось! – Иван Алексеевич взялся за голову.
– Шум, гам, спецсообщение в область отбили, хорошо генерал догадался, вызвал Михайлыча: ваша, говорит, работа? Наша… А что еще скажешь? Тот: мать-перемать, уже и в обком доложили, и в прокуратуру, хотят специальную следственную группу создавать… Ну а мы при чем? Да при том, что думать надо! Как я теперь объяснять буду? Или свою жопу за вас, разгильдяев, подставлять?!
Ромов в лицах изображал диалог, лишь на миг прервался, чтобы пояснить:
– Тогда Гусляров командовал управлением, а он за свою задницу очень боялся. Да они все боятся… Короче, обошлось: позвонил генерал в обком, первому, доложил доверительно, по-партийному, тот уж на что во всем разбирался, а в этом деле не всполошился, распорядился похерить все, и точка: сразу шум смолк, будто ничего и не было.
Иван Алексеевич вздохнул.
– Времена-то другое были. Дисциплину знали, что можно обсуждать, что нельзя. А сейчас случись такое – газетчики пронюхают да пораспишут… Смотри по газетам: Катынь, Куропаты, Мясной бор… Да в Подмосковье сколько спецтерриторий вынюхали!
Ромов твердо взглянул Попову в глаза.
– А ты говоришь, что все просто. Нет, братцы мои, тут каждую мелочь надо учитывать. Вот планируешь исполнение, все учел, все предугадал. И погоду, и рейды, и спецмероприятия, и заслоны… По всем правилам! А какая смена в Степнянске дежурит – учел?
– Зачем?
– Как зачем? Они-то догадываются, куда смертника забирают. И в лицо вас всех видят. Потому надо планировать график на одну и ту же смену. Меньше глаз – меньше разговоров…
Вокзальная площадь почти опустела, светофоры на Центральном проспекте переключились на мигающий режим работы. А наставник молодежи Иван Алексеевич Ромов передавал секреты профессионального мастерства майору Сергееву и капитану Попову.
Через пару дней Викентьев обсуждал с первым номером очередное исполнение.
– Там двое на очереди. Думаю, двоих и возьмем.
– Можно, конечно, и так, дело нехитрое, – согласился дипломатичный Иван Алексеевич. – Только на этот раз лучше сделать немножечко по-другому.
Он выдержал многозначительную паузу.
– Я-то наконец Сашу дожал! – В голосе первого номера явственно слышалось удовлетворение. – Убедил чисто логически. И он согласился.
– Да ну! Молодец, Иван Алексеевич!
– Только тут психологию надо учитывать. – Иван Алексеевич поднял палец и многозначительно округлил глаза. – В первое исполнение двое – это слишком! Потом такой нюанс – Лунину-то мы все симпатизируем. Выходит, его тоже на первый раз брать нельзя… Правильно я рассуждаю?
Викентьев барабанил по столу железными пальцами. Крышка ощутимо потрескивала.
– Все правильно, аксакал. Значит, возьмем Кисляева – сволочь редкая, Саше будет легче…
– Вот и хорошо, что мы с тобой имеем одно мнение, – улыбнулся Ромов, не подозревая, что минуту назад выполнил роль слепого агента и помог Сергееву продвинуться на шаг вперед по пути к осуществлению безумного плана освобождения смертника Лунина от исполнения приговора.
Глава шестнадцатая
Султана Идримова мучили угрызения совести. Настоящий мужчина должен молчать – пусть хоть на куски режут! А он раскололся! Правда, никто об этом не узнает, значит, лицо не потеряно… «Но сам-то ты знаешь, – шевелилась потревоженная совесть, – и амбал этот наглый». «Мало ли кто что про себя знает, – оправдывалась та, струсившая, половина. – Главное, что люди думают! Так и идет испокон веку! Что, нет? Женщина платок бросила – самая свирепая драка утихает, ножи в землю и разошлись. Как же: обычай, уважение к сестре, матери, любимой! Только ведь и грабят женщин, и насилуют, и убивают… Почему же такой прекрасный обычай не срабатывает? Да потому, что на людях – одно, а наедине с собой – другое… А когда тебе такие вилы поставили – деваться некуда. Тем более они и так все знали…»
Между мучительным диалогом с самим собой Султана Идримова и шестичасовым отсутствием света в селе Котси очень трудно было бы установить какую-то связь. Но она имелась. Потому что в трансформаторной будке на северной окраине села срочно оборудовали пост наружного наблюдения за домом ничем не примечательного гражданина Петросяна, известного в среде друзей, знакомых и близких деловых партнеров под прозвищем Петруня. Случайно оброненное фигурантами «Трассы» и почти случайно использованное Сергеевым, оно сыграло роль кодового слова, заставившего Идримова поступиться принципами настоящего мужчины.
Много Султан не рассказал, потому что и знал всего ничего. Когда пришла нужда менять кузов, потолкался на автомобильном рынке, потусовался с осведомленными людьми: кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел… Наконец свели с Арменом – низкий, кряжистый, весь заросший толстыми курчавыми волосами, нос – как банан, свисает над маленьким, плотно сжатым ртом. Серьезный мужик. Сказал – сделал. Пригнал тачку прямо к дому, деньги в «дипломат», ключи в руку.
Так бы и разошлись, да увидел во дворе сварочный аппарат новенький, загорелся: продай да продай, свой недавно накрылся, а без него как без рук… Так и познакомились поближе, у Ильяса шурин на стройке,
