бурьяном тропинке в самый угол кладбища, к бесхозным просевшим земляным холмикам, на краю оврага, заваленного истлевшими венками и другим кладбищенским мусором.
Злую бесшабашность как рукой сняло.
Пошел в вечернюю школу, отдал направление комиссии, пояснил, что тяжело болел, потому несколько месяцев не появлялся, потому же пока и не работает. План набора школа не выполняла, лишний ученик был подарком, формальностями его не допекали. Тем более что Золотов проявлял редкую дисциплинированность, занятий не пропускал, исправно сидел в полупустом классе от звонка до звонка, вскоре был назначен старостой и получил поручение контролировать посещаемость.
Стал ходить по домам, теребил прогульщиков по месту работы, требовал объяснения, справки, завел папку, в которую подшивал накапливающийся материал, анализировал его, составлял отчеты, несколько раз выступал на педсовете.
Вернулся в секцию, но через пару месяцев произошел инцидент с чужим пистолетом, все ребята почему-то решили — он сбил прицел, чтобы обойти соперника, и Григорьев, похоже, поверил... Ну и черт с вами!
Бесцельное шатание по улицам и бесконечные походы в кино остались в прошлом. Теперь он проводил в школе все свободное время, помогал учителям вести учебно-методическую документацию, завучу красиво чертил расписание и в житейских просьбах не отказывал — в магазин слетать, врача вызвать, в очереди за билетами постоять.
Ему было приятно находиться в гуще событий, чувствовать себя нужным и полезным, тем более что нужным и полезным он стал для людей, от которых зависело получение хорошего аттестата и приличной характеристики.
Но результат превзошел его тайные ожидания.
Постепенно он превратился в заметную фигуру, соученики рассматривали его как представителя школьной администрации, и незадолго до выпускных экзаменов рябой тридцатилетний сварщик Кошелев, дремавший, если приходил на занятия, в среднем ряду, отозвал его в сторону и предложил магарыч за темы сочинений и вопросы билетов.
И снова зашевелилась пока не осознанная мыслишка, а во время субботника оформилась четко и определенно. Он взялся за уборку чулана, вытащил во двор и сжег в огромной железной печке три мешка ненужных бумаг, предварительно пересеяв и отобрав прошлогодние билеты, а главное — целую кипу шпаргалок, изъятых на экзаменах за последние годы.
Поскольку из разговоров в учительской он знал, что план выпуска под угрозой, а значит, всех, кто есть в наличии, надо вытащить за уши и выдать аттестаты, то смело открыл торговлю «вспомогательным материалом», гарантируя на сто процентов успех его применения.
Наученный горьким опытом, действовал осторожно и осмотрительно: с явными разгильдяями дел не имел, только с обремененными семьями и работой «взросляками», не способными из-за постоянной вечерней усталости осилить школьные премудрости, страстно желающими получить аттестат, искренне благодарными своему благодетелю и наверняка сумеющими удержать язык за зубами.
Экзамены, как и следовало ожидать, прошли благополучно, радостные «взросляки» пригласили его в ресторан для обмывания долгожданного документа, поблагодарили за помощь, похвалили за отзывчивость и чуткость, только рябой Кошелев мрачнел с каждой рюмкой, а в конце сказал, тяжело растягивая слова:
— Ты ж еще молодой, а что из тебя получится, когда вырастешь? По-моему — большая скотина!
И даже попытался ткнуть своего благодетеля крупным, с оспинами ожогов, кулаком в чисто выбритую и наодеколоненную физиономию, но другие «взросляки» этого не допустили, а Золотов убедился в человеческой неблагодарности и впредь решил иметь дело только с интеллигентными людьми.
Такими, как школьные учителя, которые тоже пригласили его на торжественный вечер по случаю очередного выпуска и наговорили много приятных слов, слушая которые Золотов в первый раз почувствовал, что он не тот, за кого его принимают, и испугался на миг возможного разоблачения.
Но минутный испуг прошел, аттестат был хорошим, характеристики отличными да плюс рекомендация на работу в гороно методистом по вечерним школам.
Должность требовала высшего образования и педагогического опыта, а предлагала скромный оклад и значительные хлопоты, преимущественно в вечернее время, поэтому желающих занять ее не было. Но завгороно сделал хорошую мину при плохой игре и сказал, что, хотя от специалистов-педагогов отбою нет, он считает нужным взять молодого и энергичного парня; ибо главное — желание работать, а опыт придет, и образование — дело наживное.
Стал работать: дело нехитрое, главное — понять систему, а потом вертись себе между запросами и отчетами, указаниями и справками, жалобами и актами проверок. Освоившись в канцелярской круговерти, Золотов легко имитировал активность, удвоив количество входящих и исходящих бумаг и накапливая их в аккуратных папках.
Начальство сразу оценило трудолюбие и деятельность нового работника, на собрании аппарата его приводили в пример, в личных беседах обещали направление в институт.
Тут-то и появился страшок — предвестник будущего большого страха. Вдруг встретится в приемной заведующего со своей бывшей директрисой, или столкнется в коридоре с Фаиной, или астматический прокурор окажется в президиуме на совещании по проблемам предупреждения правонарушений среди учащейся молодежи...
И поднимутся обличающие персты, и раскроются изобличающие уста, и спадет пелена беспечности с начальственных очей, и обрушится праведный гнев на голову обманщика и проходимца!
Нет, тот настоящий страх, с кошмарными снами еще не появился — ну раскроется и раскроется, что с того? Выгонят со сторублевой ставки — и черт с ними, не велика потеря! Но все же опасение было неприятным: слишком удачно все складывалось и достаточно много — он уже просчитал — обещано в дальнейшем.
Решил подстраховаться, присмотрелся к своему непосредственному начальнику — завсектором Собакину, вечно унылое лицо которого оправдывало фамилию — старый усталый пес, чувствующий, что со дня на день его пустят на шапку.
Подходил, показывал проекты справок и отчетов, советовался, расспрашивал о тонкостях работы. И вообще у Харитона Федоровича такой опыт — десять лет вращался в «инстанциях», интересно услышать его мнение о том-то, том-то и том-то, да и о жизни товарища Собакина было бы очень поучительно узнать молодому, начинающему трудовой путь человеку.
Но Собакин глаза прятал, в разговоры не вступал, отвечал односложно, а намек на собственное мнение воспринял как провокацию.
Золотов чуть ослабил хватку, но из клыков не выпустил, держал осторожненько Харитона Федоровича за безвольную складку между шеей и затылком. Почему ты утром хмурый, как родственника схоронил, а притрусил к кабинету, закрылся — и через пять минут другой человек? Рожа-то, конечно, кислая, но озабоченность мрачную как рукой сняло!
А когда перехватили тебя как-то в коридоре — бумагу срочную подписать, так не подписал ведь: руки дрожали, ручка выпадала! А зашел к себе пальто снять — дрожь и прошла...
Да, кстати, а почему тебя из «инстанций» поперли?
Короче, как-то под праздник скользнул к Собакину, бормотнул поздравления, булькнул круглым газетным свертком, аккуратно вложил в приоткрывшийся кстати ящик стола, тот, как обычно, глаз не поднял, но прохрюкал нечто одобрительное. Так и сошлись.
А через год с блестящей характеристикой да с направлением гороно поехал за тридевять земель в пединститут, поступил вне конкурса на физвос да сразу окунулся в общественную работу: то на собрании выступает, то в общежитии дежурит, то буфет по профсоюзной линии проверяет, Золотов тут, Золотов там, у всех на виду. Преподаватели им довольны, деканат, комитет комсомола... Ба, да он и не комсомолец, как так? Потупился, объясняет: формализму противился, меня на аркане тянули, для «галочки», а я из принципа, может, конечно, и не прав был, да молодой, горячий... Поверили, приняли.
Тогда и стал расти страшок, а вдруг да выплывет все, вдруг раскроется? Успокаивал себя: мол, далеко забрался, кто тебя здесь знает, а придет время возвращаться — придумаем что-нибудь...
Он уже с самого начала определился: назад не возвращаться, здесь корни пустить! И способ придумал: в аспирантуру пролезть да зацепиться на кафедре... Новое место, новая страница биографии,
