– Вот те болт! Звягин перехватил руку и подломил кисть.
– Ой, сука, больно, пусти!
– Заткнитесь!
Дрын схватил их в охапку и вытолкнул в дверь.
Вольф сидел неподвижно. Серегин толкнул его в бок.
– Проснись. Сегодня ты идешь? Или опять дополнительные занятия?
– Да вот никак не найду перевод ракетной шахты. Хочу спросить... И линии фронта в словаре нет...
Товарищ хмыкнул.
– Смотри, долюбопытствуешь... Как бы полковник не взялся тебе переводить!
– Иди, иди, не каркай!
Класс опустел. Толстые подошвы тяжелых сапог протопали по длинному коридору – будто стадо слонов прошло на водопой. Потом грохот скатился по лестнице вниз, хлопнула дверь – раз, другой, третий. Удары были такими, будто ее хотели высадить вместе с рамой. Визгливо закричала вахтерша Клава. Потом наступила тишина. Вольф встал и подошел к столу учительницы.
Софья Васильевна закончила укладывать бумаги в картонную папку, тщательно завязала тесемки и подняла голову.
– Почему они такие... шумные? И... грубые? Только вы с Серегиным отличаетесь от всех...
Зеленые звезды загадочно мерцали.
Упоминание Сержа вызвало у Вольфа укол ревности.
– Говорят, что из таких и получаются хорошие спецназовцы.
Оставаясь один на один с ангелом, Вольф смущался и понимал, что Софья Васильевна чувствует его смущение.
Влажные губы дрогнули в легкой улыбке.
– Кто говорит?
– Да все. От лейтенанта Деревянко до полковника Чучканова.
– Это неправда. Не старайтесь становиться похожим на остальных.
– Я и не стараюсь...
– Правильно.
Учительница отстегнула клапан стоящей на столе сумки.
– Хотела пожарить вам картошки, но пришлось собирать Николая Павловича в Москву. Так что успела сделать только бутерброды.
– Да не нужно. Я вполне наедаюсь...
– И это неправда.
Быстрым движением она достала ровненький квадратный сверток, ловко развернула и выложила на предусмотрительно расстеленную салфетку бутерброды с колбасой и ветчиной.
– Угощайтесь.
Вольф смотрел не на еду, а на ее руки. Маленькие ладони, крепкие пальцы, ровно подстриженные ногти, свежий маникюр... Захотелось прижаться к ним губами и никогда больше не отрываться от бархатистой кожи. Он с трудом сдержал свой порыв. Если обидится и расскажет мужу – тот сгноит его на «губе», а то и чего похуже учинит. Полковник крут на расправу, в части до сих пор рассказывают, как он отдал под трибунал не в меру дерзкого капитана.
Но с другой стороны, зачем ей возиться с каким-то солдатом – задерживаться допоздна, болтать обо всем на свете, кормить его, наконец? Что это, как не явное проявление расположенности и симпатии? Правда, может быть, лишь учительской расположенности и симпатии...
– Что с вами, Володя? Вы иногда улетаете куда-то... Ешьте!
Софья Васильевна подвинула бутерброды к нему поближе, столкнув на пол авторучку. Вольф ринулся под стол и замер: прямо перед ним покачивалась изящная босая ступня. Неожиданно для себя он прижался к ней лицом, с умилением ощутив не стерильный ангельский, а вполне человеческий запах пыли и обувной кожи. Как ни странно, это не только не оттолкнуло, но возбудило его и придало смелости – как в бреду он принялся неистово целовать округлые щиколотки, маленькие, с розовыми овальчиками ногтей пальчики, гладкую нежную подошву... Ступня напряглась и попыталась вырваться, но он удержал ее и продолжал ласкать ту часть женского тела, которую никогда не считал подходящей для этого. Ступня задергалась еще сильнее, сверху, из другого мира послышался стон, потом всхлип и непонятный вскрик...
Испугавшись, он прекратил свое занятие и вынырнул из-под стола. Софья Васильевна откинулась на спинку стула и тяжело дышала, закрыв раскрасневшееся лицо напряженными ладонями. Неужели плачет?!
– Извините... Ради бога, извините... Я сам не знаю, как все вышло...
Она не изменила позы, только дыхание постепенно успокаивалось.
Вольф попытался оторвать от лица учительницы крепко сжатые ладони, но она прижимала их очень сильно, и он побоялся причинить ей боль.
– Что с вами? Вам плохо?! – Вольф был близок к панике
– Нет, нет...
Софья Васильевна глубоко вздохнула и отняла наконец руки, но глаза по-прежнему оставались закрытыми. Вокруг них проступили или просто сделались заметными мелкие морщинки.
– Мне хорошо... Очень хорошо. Я даже не знала, что такое может быть...
Она открыла глаза и улыбнулась.
– Что это было?! – тревога Вольфа все еще не прошла.
– Ты не понял? – улыбка сделалась шире, а взгляд стал предельно откровенным. Но Вольф действительно ничего не понимал.
В коридоре несколько раз сердито взвизгнул дребезжащий звонок, такой же противный, как голос вахтерши Клавы
Софья Васильевна вздрогнула.
– Ой, как же мы выйдем – она все поймет!
Сердце у Вольфа радостно забилось: это было признанием общности их тайны, значит, симпатии Софьи Васильевны носят отнюдь не учительский характер!
– Я вылезу в окно. А вы скажете, что проверяли тетради.
– Умница, хорошо придумал, молодец! – привстав на цыпочки, Софья Васильевна прикоснулась целомудренно сжатыми губами к его щеке с пробившейся к вечеру жесткой щетиной.
«Надо бриться два раза в день», – сконфуженно подумал он, поглаживая скрипящую щеку и как музыку слушая удаляющееся по коридору щелканье легких панталет. Потом, окрыленный, слетел со второго этажа; едва придерживаясь за водосточную трубу, и полетел к казарме, слегка отталкиваясь подошвами от теплой земли.
«Что же с ней было?» – пульсировала в мозгу неотвязная мысль. Он понимал, что случилось что-то важное для развития их отношений, но разобраться в происшедшем не мог – не хватало опыта. Спросить у Серегина? Но он сразу догадается, о ком речь... Нет, спрашивать нельзя...
До отбоя оставалось сорок минут. Вокруг казармы расслабленными группами стояли ребята – разговаривали вполголоса, курили, жевали насвай, сплевывая на чахлый газон обильно выделяющуюся слюну. Пахло дешевым табаком, потными молодыми телами и свежим гуталином. Обычных шуток и взрывов смеха не слышно – чувствовалось, что парни чем-то озабочены. Осмотревшись и не найдя Серегина, Вольф зашел в помещение, достал из тумбочки зубную щетку, пасту и мыло.
Здесь было душно, зато светло. Стоя прямо под лампочкой и зажав в зубах длинную белую нитку, Лисенков пришивал свежий подворотничок. Вишняков, изогнувшись с краешка кровати, писал на подоконнике письмо. В дальнем конце казармы Шмелев дрессировал дневального:
– Наклонись к полу, посмотри наискось от света! Видишь разводы на линолеуме?
– Дык если так смотреть, их всегда видать... – без убежденности бубнил белобрысый Сидорук, понимая, что оправдаться ему не удастся. И действительно, сержант с маху ударил его шваброй по спине.
– Разговорчики! Умный больно! Бери швабру, и до отбоя чтоб все блестело!
Накинув полотенце на шею, Вольф направился к выходу.
– Эй, Волк, погоди! – крикнул сзади Шмелев и, оставив Сидорука, быстро подошел вплотную. – Какая
