поставила рюмку и теперь внимательно рассматривала Мигунова и Катранова, будто сравнивая. Сёмгу никто не слушал. Он обиженно замолчал и разлил «Серого гуся» в очередной раз.
– А какие у Родиона планы на будущее? – покровительственно спросила Ирон, поливая очередной кусочек шашлыка зеленым острым соусом.
– Закончу институт и поеду в Сорбонну, в аспирантуру… – буднично ответил молодой человек.
Разговор сразу принял новое направление. Варвара сказала, что видела по телевизору, как французские студенты поджигают машины. Ирон сказала, что Европу заполонили эмигранты и во Франции почти столько же черных, как в Африке. Сёмга вставил, что жизнь в Париже дорогая, придется подрабатывать в каком-нибудь бистро. Сергей Мигунов пояснил, что французы обещают стипендию под девятьсот евро. Очень неплохо, согласился Катран. Многие офицеры Генштаба получают гораздо меньше.
– А какая у вас научная концепция, Родик? – поинтересовался Катранов.
Родион пожал плечами.
– Долго объяснять. Нечто о соотношении прав личности и общества. Точнее, личности и государства. Я против европейской концепции о приоритете первого над вторым…
Ирон всплеснула руками.
– Но почему? Разве не в этом состоит демократия?
Родион покачал головой.
– Конечно, нет! На этом принципе базируются охлократия и анархия! Кстати, сами европейцы это прекрасно понимают и когда им надо – начисто перечеркивают свои же принципы…
– Мне нравится ваша позиция, Родион, – сказал Катранов. Он с аппетитом ел шашлык, пил водку и запивал пивом. – Но тут есть маленькая неувязка… Удастся ли вам критиковать европейские принципы, получая от европейцев денежное содержание? Мне кажется, это большой вопрос!
– Гм… Ну… В конце концов, они пропагандируют свободу слова и право на самовыражение, – неуверенно сказал Родик. Похоже, над этой стороной проблемы он не задумывался.
Катранов улыбнулся, расслабленно потягивая «Холстен».
– Пропагандировать абстрактную свободу слова – это одно, а оплачивать противоречащую тебе позицию – совсем другое!
– Ну… Да… Пожалуй… Там будет видно… – Родион заметно растерялся.
Светлана вовремя пришла к сыну на помощь:
– В конце концов, концепцию никогда не поздно и изменить! Ведь твоя цель не ссориться с университетской профессурой, а защитить диссертацию и ассимилироваться в Париже…
– Тоже правильно, – кивнул Родик.
Катранов чуть заметно улыбнулся, но ничего не сказал.
– Давайте за наших детей! – предложил он. – Наливай, Сёмга!
Обед подошел к концу. Сытые и хмельные гости удовлетворенно отвалились на спинки стульев.
– Пойдемте ко мне в кабинет, друзья, – предложил Мигунов. – Кофе, коньяк, сигары, музыка… Заглянцуем, короче!
– Дижистив, как говорят в Париже, – блеснул Родик.
Кабинет Мигунова располагался на втором этаже, и там было устроено нечто вроде музея рока. Портреты исполнителей, две скрещенные бас-гитары, огромный стеллаж с пластинками, богатая аппаратура.
Из окна открывался прекрасный вид на лежащий внизу коттеджный поселок – разноцветная мозаика крыш богатых особняков, ухоженная зелень дворов, голубые бассейны, чисто выметенные мощеные площадки – все это было как на ладони.
– Вот она, Европа! – с легким оттенком зависти кивнул Сёмга. – Где еще в Подмосковье такое увидишь?
– Говорил же я: если пулемет поставить, можно неделю продержаться, – сказал Катранов. Он смотрел в окно и прихлебывал виски со льдом из широкого стакана. Кусочки льда глухо сталкивались между собой и звонко ударялись о стекло.
– Пулемет не пулемет, а ружьецо припасено на всякий случай, – отозвался Мигунов. – «Бенелли», шестизарядное, вон там, в шкафу стоит… Первый патрон с резиновой картечью, а остальные – со свинцовой. У меня на каждом этаже ружьишко припрятано, чтоб под рукой, если что…
Он колдовал за стойкой, выдавливая лайм в набитые мятой и льдом такие же широкие стаканы. Вспотевший до черных подмышек Сёмга танцевал со Светой под что-то блюзовое, тягучее, Варвара и Ирон резались в «Дум» за большим монитором, Родик и Ксения, прижавшись друг к другу, шептались на мягком диване.
– Молодец, Мигун, хорошо живешь, все предусматриваешь, даже завидно, – Катранов остановился перед висящим на стене черно-белым портретом. – А это что за гомик?
Сергей поднял голову, посмотрел на портрет, потом долил в стаканы светлой «Гаваны Клаб», вставил соломинки.
– Это Элвис Пресли, Катраныч. Он не гомик, он гений рока! Внимание, дамам предлагается самый модный коктейль сезона: «Мохито» – любимый напиток Хемингуэя!
Он обошел женщин, каждой сказал комплимент и галантно вручил стакан с зеленой жидкостью.
– Обожаю Хемингуэя! – воскликнула Светлана, зажимая накрашенными губами соломинку.
Танец кончился, Сёмга отошел к бару, налил себе чистого рома, набросал льда и тут же залпом выпил. Потом налил еще и сел в глубокое кожаное кресло.
– А я не читала, – пожала плечами Ксения. – Но все равно вкусно!
Варвара и Ирон молча уткнулись в свои стаканы.
Катранов пристально рассматривал хозяйку дома. Сквозь тонкую ткань и надпись «Valentino» он отчетливо видел маленькие округлые груди. Тряхнул головой, чтобы отогнать наваждение.
– Гений? И что ж в нем такого гениального, Мигун? – Он допил свой виски, налил новую порцию, добавил льда и вновь отхлебнул.
Сергей охотно сел на своего конька:
– Пресли был первым из белых, кто смог воздействовать на подсознание слушателей. Это ведь африканские штучки: всякие там-тамы, барабаны, агрессивная ритмика, действующая на психику… Когда-то ритуальная пляска шамана вводила в транс все племя, потом, пользуясь схожей методикой, черные исполнители завораживали тысячи зрителей…
Он начал заводиться, глаза возбужденно заблестели.
– Именно черные властвовали в концертных залах и задавали тон в рок-клубах! И вдруг появился белый, которому удалось сделать то же самое! Элвис получил признание у широких масс и отнял у черных большую аудиторию, понятно, что вряд ли они его любили. Но помешать успеху так и не смогли… Он разбогател, оброс роскошью, даже принялся коллекционировать «Кадиллаки» – машины американской мечты и собрал их более ста штук!
О своих кумирах Мигунов мог говорить часами.
– Да Элвиса я знаю, что ты мне басни читаешь… «Аh Shook Up». «Ой, шукав!», по-нашему – да? Помню, слышал. В общаге еще… – Катран покачивался с бокалом в руке и время от времени украдкой поглядывал на Свету, на ее губы, на испачканную помадой соломинку.
– Не-е, Серый, я вот про этого, с чубчиком лакейским – он кто?
– А-а, этот… Билл Хейли. У него стеклянный глаз.
– Ну и рожа. Точно не гомик? Мгм. А этот?
– Чак Берри.
– А этот?
– Эдди Кокран.
– На мою фамилию чем-то похоже: Кокран – Катран… Наш парень, сразу видно. Серьезный. На ракетчика похож. Не то что эти… Живой, кстати? Сколько ему сейчас?
– Погиб, давно. В 60-м еще.
– Жалко. Всего-то на гитаре ведь играл… Не воевал, на полигонах не служил, в наряды не ходил. А
