— А почему вы прежде стояли на пирсе? Вот Александр постоянно плавал.
Мои напарники решили, что я их подсиживаю. Хотя я искренне считал себя третьим в этой команде и никогда не стремился стать вторым или первым. Я был и так доволен тем, что не посещал инструктажи, не ходил на партсобрания. Отрабатывал свои сутки — и делал, что хотел.
После отпуска отношения с Ельциным изменились коренным образом — появились доверие и обоюдный интерес. Иногда едем в машине, а у шефа лирическое настроение. И он вспоминает:
— Александр, а здорово мы этих волейбольных пижонов надрали!
Теперь я вызывал у него только положительные ассоциации. Отпуск в Пицунде мы с Борисом Николаевичем потом часто вспоминали, считали его медовым. Правда, тогда, к концу отдыха, Борис Николаевич застудил спину и больше в волейбол не играл.
Илюшин болезненно воспринимал теплое, дружеское отношение шефа ко мне. Еще больше он нервничал, когда Борис Николаевич поручал мне дела, не входящие в компетенцию охраны. При любом удобном случае Виктор Васильевич подчеркивал: дело охранников — охранять. Если Ельцину дарили цветы или сувениры, он всегда старался всучить их нам, чтобы таскали. А я при удобном случае объяснял Виктору Васильевичу азбуку охранной деятельности. Например, что руки у телохранителя всегда должны быть свободными.
Перед пленумом
В какой-то момент Ельцина стала раздражать болтовня Горбачева. Еще больше действовало на нервы возрастающее влияние Раисы Максимовны. Она открыто вмешивалась не только в государственные дела, но и безапелляционным тоном раздавала хозяйственные команды. Указывала, например, как переставить мебель в кремлевском кабинете мужа.
У Бориса Николаевича с весны 87-го года начались стычки на Политбюро то с Лигачевым, то с Соломенцевым. Спорили из-за подходов к «перестройке». Он видел, что реформы пробуксовывают. Вроде бы все шумят, у паровоза маховик работает, а колеса не едут.
Ельцин же абсолютно искренне воспринимал объявленную Горбачевым перестройку и ее результаты представлял по-своему. В Москве, например, он едва ли не на каждом шагу устраивал продовольственные ярмарки. Овощи, фрукты, птицу, яйца, мед в ту пору москвичи могли купить без проблем.
Борис Николаевич тогда сам читал газеты, и его личное впечатление, будто, кроме гласности, в стране ничего нового не появилось, статьи в прессе только усиливали.
В сентябре 87-го Ельцин написал письмо Горбачеву, в котором просил принять его отставку со всех партийных постов. Причина — замедление перестройки и неприемлемый для Бориса Николаевича стиль работы партаппарата. В сущности, Ельцин обвинил аппарат в саботаже.
Письмо это он никому не показал. Шло время, а Горбачев никак не реагировал. Ельцин сильно переживал из-за этого явно демонстративного молчания. Еще несколько месяцев назад они с Горбачевым, как добрые товарищи по партии, постоянно перезванивались. Ельцин в нашем присутствии называл Горбачевы только Михаилом Сергеевичем и постоянно подчеркивал свое уважение к нему.
Горбачев предложил Ельцину с семьей переехать на служебную дачу, с которой только что съехал сам. И шеф, даже не дождавшись ремонта, сразу перебрался. Такого еще за всю партийную историю не случалось. Обычно хоть косметический ремонт, но полагалось сделать. Горбачевы уехали. Сняли картины со стен, на обоях остались светлые пятна. Где-то торчали гвозди из стены, где-то виднелись пустые дырки.
Спешка Ельцина объяснялась просто — он хотел показать, что ничем после Горбачева не брезгует. Я думаю, что Борис Николаевич никогда бы не дошел до столь высокого поста, если бы у него не было этого беспрекословного партийного чинопочитания.
Он в душе верил, что Горбачев на письмо ответит и лично подтвердит его, Ельцина, правоту. Но Горбачев молчал.
21 октября Ельцин выступил на Пленуме ЦК КПСС, где, в сущности, повторил вслух все изложенное в письме. Но спустя несколько дней, на Московском пленуме, повел себя странно: признал прежнее поведение ошибочным, покаялся перед партией.
…В тот день, когда проходил Московский пленум, Кожухов и я находились рядом с Борисом Николаевичем в больнице, на Мичуринском проспекте. Он чувствовал себя ужасно, но на пленум решил поехать. Мы довели его до машины, поддерживая под руки. Перед отъездом врач вколол больному баралгин. Обычно этот препарат действует как болеутоляющее средство, но в повышенных концентрациях вызывает торможение мозга.
Зная это, доктор влил в Ельцина почти смертельную дозу баралгина. Борис Николаевич перестал реагировать на окружающих и напоминал загипнотизированного лунатика. В таком состоянии он и выступил. Кратко и без бумажки. Когда же прочитал в газетах произнесенную на московском пленуме речь, испытал шок. Отказывался верить, что всю эту галиматью произнес с трибуны лично, без подсказок со стороны.
Кстати, врач, который тогда вколол баралгин, — Нечаев Дмитрий Дмитриевич — спустя некоторое время стал личным врачом Черномырдина. И Ельцин вновь с ним встретился в Сочи. Увидев его вместе с Виктором Степановичем, шеф просто остолбенел. Вся семья ненавидела этого человека, и Наина Иосифовна, не выдержав, объяснилась с Виктором Степановичем Тот признался, что ничего не слышал про историю с баралгином, но доктора после неприятного разговора с Наиной не прогнал.
Пленум сильно изменил состояние здоровья и духа Бориса Николаевича. Он был подавлен, все время лежал в постели, если кто-то навещал его, то пожимал протянутую руку двумя холодными пальцами.
Ельцин ждал звонка Горбачева. И Горбачев наконец-то позвонил. Я сам тогда принес телефонный аппарат в постель к шефу и вышел. Из-за двери слышал, как Ельцин поддерживал разговор совершенно убитым голосом.
Горбачев предложил ему должность заместителя председателя Госстроя в ранге министра СССР. Борис Николаевич без долгих раздумий согласился.
Прощание с КГБ
Ельцин остался без охраны в день пленума, когда его вывели из состава Политбюро. Он был в больнице, и мы, его телохранители, находились рядом. Ближе к вечеру приехали наши руководители из «девятки» и отобрали оружие. Вскоре меня понизили в должности: перевели на капитанскую, хотя в то время я уже был майором. Понизили и Суздалева, и Кожухова. Только один Илюшин избежал должностных репрессии и был приглашен на работу в ЦК КПСС, на прежнее место.
Мне предложили поработать дежурным офицером подразделения. Выбора не было, и я согласился. На этой работе, по мнению начальства, я мог искупить прежние, порочащие меня связи с Ельциным. Но к Борису Николаевичу я все равно регулярно ездил в гости — либо один, либо с его бывшими водителями.
С одним из них, правда, потом произошел инцидент — этот человек, напившись, пришел к Борису Николаевичу и начал задавать наглые вопросы, суть которых сводилась к следующему: что произошло на самом деле, когда шеф с моста в реку упал? Ельцин мужественно выдержал допрос, но с тех пор одним визитером стало меньше.
Наступило 1 февраля 89-го года — день рождения Бориса Николаевича. Ко мне подошел Суздалев:
— Можно я вместе с тобой пойду поздравлять шефа?
И мы пошли вдвоем. Долго раздумывали, что принести в подарок. Ничего оригинального не придумали и купили большой букет цветов. В феврале они стоили дорого, но нам хватило денег и на спиртное, и на закуску. Радостные, с розовыми от мороза щеками мы пришли на работу к Борису Николаевичу — в Госстрой.
