раз блондин — значит седой. Толя не попал в дурную компанию только потому, что я его практически за шкирку вытаскивал из опасных авантюр.
Был поучительный случай на старой квартире. Младшего брата обидел дворовый «король», настоящий хулиган, старше нас и сильнее. Тогда я подошел к этому «королю», обхватил его сзади, а хватка у меня железная, и брат его побил. С тех пор во дворе нас зауважали. Мне уже тогда были противны «пижоны-короли», которые изображали из себя неизвестно кого. Я всегда остро чувствовал несправедливость.
В школе-восьмилетке у нас появился еще один «король» — его даже учителя побаивались. Ходил он со свитой в несколько подростков, и все расступались, завидев доморощенного авторитета. Он мог плюнуть в лицо кому угодно, мог ударить ногой. В один прекрасный день на уроке труда он зашел в наш класс. Мы столярничали. И вот он расхаживает вальяжно, с презрением всех оглядывает, а я думаю: если подойдет ко мне, я ему сразу врежу по физиономии. Он, видимо, почувствовал мой недоброжелательный взгляд и подошел. Я не стал дожидаться нападения и врезал. Свита остолбенела. Я приготовился к следующему удару. Но «король» перепугался и убежал.
Уроки закончились. Мне докладывают одноклассники:
— Ждут тебя.
В окно выглянул и остолбенел — такого количества районной шпаны в одном месте я еще не видел. Причем собрались и взрослые мужики, поджидают меня. С четвертого этажа я спустился по водосточной трубе с тыльной стороны школы, тихо перелез через забор и прибежал домой. На второй день опять пришлось воспользоваться водосточной трубой. Взрослым мужикам надоело меня встречать, и на третий день они уже не пришли.
В это же время ко мне «прикрепили» второгодника — я ему уроки помогал делать. Он уже слышал про обиженного «короля» и говорит:
— После школы пойдем вместе.
И мы с ним сами, как «короли» вышли на крыльцо. Шпана расступилась. Этот второгодник был штангистом и имел взрослый спортивный разряд.
…В армию я должен был идти весной. Сначала в военкомате записали меня во флот, потом перевели в пограничное училище. Тогда моим тренером по волейболу была замечательная женщина Галина Николаевна Волкова. Она — заслуженный мастер спорта, играла в сборной Союза. Как-то на соревнованиях ко мне подошел ее муж:
— Слушай, а ты не хотел бы служить в Кремле?
Я, честно говоря, даже не знал, что в Кремле служат. Мне хотелось остаться в Москве — тогда уже появилась в моей жизни Ирина.
Чтобы попасть на службу в Кремль, необходимо было пройти собеседование. Его проводили в комнате для посетителей, под Никольской башней. Меня встретил майор и стал задавать странные вопросы:
— Есть ли шрамы на теле? Нарывы? Наколки?
Ничего такого у меня не было, и я сдал анкету. Проверка затянулась, и в армию я ушел только осенью. Мать радовалась, что еще немного поработаю перед службой и помогу семье деньгами.
Состоялись трогательные проводы в армию. Ирина обещала меня ждать.
Перед службой в Кремлевском полку я весил 83 килограмма. Выглядел как скульптура — идеально обросший мышцами, без единой жиринки. С места прыгал на метр десять вверх и спокойно, двумя руками, клал мяч в баскетбольное кольцо. После армии похудел на восемь килограммов. Служба в Арсенале — так называют казармы Кремлевского полка — накладывала отпечаток даже на внешний вид.
С тоской я вспоминаю не первые дни службы, а, наоборот, последние месяцы — с августа по декабрь. Начальство изобретало любые предлоги, чтобы нам не выдавать увольнительные. Однажды даже эпидемию холеры придумали, которая всех якобы в столице беспощадно косила. В знак протеста мы остриглись наголо.
По сей день Кремлевский полк — один из самых боеспособных полков в российской армии. И по количественному составу, и по техническому оснащению. Михаил Иванович Барсуков создал даже в этом полку бронебатальон. Так что в чрезвычайных ситуациях не понадобится просить танки у министра обороны — президенту хватит своих, «кремлевских» сил.
В Кремлевском полку почти все было особенным: усиленный курсантский паек, да и обмундирование качеством получше. Для рядового солдата форма шилась из того же сукна, что и для младших офицеров в армии, только на китель нашивали солдатские погоны. Сапоги у нас были хромовые, а для повседневной носки полагались еще и яловые. Постельное белье в Арсенале меняли раз в неделю, а в обычном полку — раз в десять дней. Тоже своего рода гигиеническая льгота. Денег на карманные расходы нам выделяли на два рубля больше — 5 рублей 80 копеек в месяц. А на втором году службы — вообще 7 руб. 80 коп. Мне же, как ефрейтору, полагался почти червонец. Я не курил и поэтому мог потратить все деньги на сардельки и мороженое.
С куревом, кстати, еще в восьмом классе произошел неприятный эпизод. Чтобы не выглядеть белой вороной в дворовой компании, я вместе со всеми без особого удовольствия мог выкурить сигаретку. И вдруг отец меня однажды спрашивает:
— Ты куришь?
— Нет…
— А зачем сигареты покупал?
Я сделал удивленные глаза. А он продолжает:
— Я же за тобой в очереди стоял в табачный киоск.
Тут я вспомнил — на днях действительно покупал. Пришлось врать, что курево предназначалось для друзей. Хотя сам покуривал.
А летом вместе с нами отдыхала мать в деревне. Я с деревенскими ребятами играл в карты на сеновале и курил папироски. Деревенские матери доложили:
— Сашка вместе со всеми водку пьет, картежничает и курит.
Хотя водку я тогда еще не пробовал. И вот подошел к дому вместе с ребятами, а мать при всех приказывает:
— Дыхни!
Дыхнул. Она мне сразу же хлестнула по физиономии. Это было единственный раз в жизни. Но пощечину я запомнил навсегда. Тогда я на мать сильно рассердился, но впоследствии был ей благодарен. Она в прямом смысле слова отбила тягу к курению.
В армии же почти все курили — и солдаты, и офицеры. А некурящих практически насильно заставляли курить. Как? Например, все драят кубрик или кто-то моет «очки» (туалеты), кто-то раковины, кафельные полы. Драить полагалось жесткой щеткой и хозяйственным мылом. И для того чтобы обратить в свою веру некурящую молодежь старший по уборке объявлял:
— Перекур. А некурящие продолжают работать.
Сначала было много некурящих, потом же дошло до того, что все перекуривают, а я один продолжаю мыть. Нарочно измывались. Но я твердо про себя решил: назло не закурю и никто меня не переломит.
Потом отсутствие этой вредной привычки пригодилось — Борис Николаевич тоже не курил, не выносил и табачного дыма.
В конце службы я начал сильно тосковать по дому — приходил в каптерку, ложился на бекешу и смотрел в бинокль. Из нашей каптерки был виден только кусочек стены дома на Пресне, где жили мои родители, где прошли детство и юность. К тому же приближалась свадьба.
С Ириной мы полюбили друг друга не с первого взгляда. Однажды с одноклассниками, уже после окончания школы, встречали Новый год у кого-то на квартире. Собралось человек двенадцать. Мне приятель и говорит:
— Обрати внимание на Ирину. Она мои ухаживания отвергает, может, у тебя получится.
Пригласил ее танцевать. Затем стал провожать до дома едва ли не каждый день. Ирина жила на Волоколамском шоссе, далеко от центра. Иногда приходилось возвращаться пешком — транспорт уже не ходил, а на такси денег не хватало. И мать, и Ирина волновались — как я доберусь. Поэтому мы с Ириной иногда старались закончить наши свидания пораньше, чтобы я успел на трамвай.
Любовь и дружба сохранились до самой армии. Когда были проводы, Ирина расплакалась. Видеть ее
