— Хватит!! — что было мочи завопил он и трахнул кулаком по столу, угодив в хрустальный фужер.
Кровь брызнула из рассеченной артерии, на скатерть, на слесаря и на его жену.
Мелик увидел Покровское, мостки через ручей. И в ту же секунду ему было дано узреть, что такое Ад, в чем суть адских мучений. Ему нарисовалась жизнь вечная — бесконечная череда рождений, и в каждом из них человеку предлагают прожить ту жизнь, которую он уже прожил однажды. Он помнит все свои грехи, все свои ошибки, все неудачи. Всякий раз он свободен, он волен избежать их, жить другой жизнью. Он знает: в такие-то часы он должен будет действовать иначе, не то все завертится, все повторится снова. И вот этот день, этот час, ближе, ближе, ближе. Человек думает: нет! не хочу! Уж на сей-то раз этого не случится! Я не сделаю этого!.. Но час подходит, настает то неуловимое роковое мгновение… Не хочу-у-у! Не буду-у-у! И… все-таки поступает по-прежнему… И жизнь его вновь проваливается в ту же колею, вновь начинается старое, знакомое наизусть…
Кровь хлестала не переставая. Хозяева с колен глядели и, кажется, находили удовольствие в этом зрелище.
— Хватит, — жалобно попросил он. — Довольно, хватит. Я уже и так отрекаюсь. Отрекаюсь от Бога! — заорал он, подымая окровавленный кулак. — Подписываю ваш договорчик!!! Кровью подписываю! Черную мессу служить буду! Отрекаюсь! Давай бумагу!!!
Они в самом деле сорвались с места и забегали по комнате, ища бумагу. Бумаги не было, пера тоже.
— Крест ставь, крест! — вертелась хозяйка, подсовывая то бумажную салфетку, то обрывок газеты.
— Нельзя, нельзя, — твердил Мелик.
Тут слесарь, который был теперь уже вовсе не слесарь, а белоголовый приятель Льва Владимировича, и даже не белоголовый, а самый настоящий черт, с рогами и хвостом (видно, заслуженный — со шкурой дорогого серебряного химического отлива и с золотыми зубами), подал ему что-то как будто более подходящее.
— Это что, бланк?! — вскричал Мелик, поднося листок к глазам.
— А ты как думал?! — галдел подавший. — Я наряд закрыть должон, етит твою мать, или нет?!! Никакой самодеятельности! Пил?! Чтоб меня рублем за ето наказывали, да?!
У бабы его тоже вдруг обнаружились чудовищно волосатые ноги; вообще похоже, что она вся, от самого подбородка, была покрыта коричневатой шерстью.
Мелик потряс рукою, чтобы кровь стекла с ладони к пальцам, пальцем в несколько приемов коряво поставил подпись и… грохнулся без сознания.
XXXI
АГОНИЯ
Он опомнился далеко от своего дома, на лестничной площадке перед дверью Таниной квартиры. Открыв ему, Танина мать остолбенела: как смел он появиться на пороге их дома?!
— Ах, это по делу! — запищала Таня, выбегая из кухоньки. — Прости, мама, это по важному делу! Прости!
Та медленно, с шуршанием исчезла — как змея, кольцо за кольцом.
В комнате Таня бросилась к нему на шею. Мелик долго стоял, поначалу вяло обнимая ее, затем собрался с духом и легонько подтолкнул ее к кушетке.
— Что ты делаешь, нельзя! — увернулась она. — Нельзя, ты сошел с ума! Здесь же мама!
— К черту маму! Слушай, мы уже не маленькие! Скажи маме, что мы женимся! Скажи сейчас же! Пойди и скажи, и пусть убирается к… Слышишь, иди, — неуверенно попро сил он.
Зажимая ему рот ладонью, она счастливо смеялась.
— Что ты смеешься? Ты что, не хочешь, чтоб мы поженились?! У тебя что, другие планы?! — Он чувствовал, что имитация выходит слабой.
— Нет, нет, — ничего не замечая, влюбленно ворковала она. — У меня один план — быть с тобою, всегда! Но так нельзя, мы должны вое обдумать. Надо подготовить маму… А ты сам, твое решение твердо?
— Да, да, да! Я шел к тебе всю мою жизнь! Ты же знаешь, — упрекнул он.
— Ах нет, не всегда, — опечалилась она. — Иногда ты ускользал как раз тогда, когда я думала, что мы с тобой уже нераздельны, когда я ждала тебя… Вот и вчера, где ты был вчера? Ты был мне так нужен! Я искала тебя, я заходила к тебе! Неужели ты… после того, что… ты мог быть настолько нечуток… я не говорю — бессердечен, нет, извини меня, — невежлив! Чтобы хотя бы не позвонить мне?..
— Прости меня, прости, прости!.. — Речь давалась ему с трудом. — Вчера с утра я не решался звонить, чтоб не разбудить тебя прежде времени… — («Я не сомкнула глаз», — откликнулась она), — а потом… возникло одно непредвиденное дело… пришел один человек… а потом… я сидел в библиотеке!., прости, надо было экстренно… закончить одну вещь… Посмотреть кое-какие книги, материалы. Так, одна давнишняя моя идейка. Ничего особенного, доморощенное богословие, но все же мне дорого. — Он сам удивился тому, что сказал, но тут же ему стало ясно, что действительно он в один из этих дней что-то такое писал; он даже нащупал какие-то листочки в кармане. — Называется… — продолжал он, — впрочем, не важно, как называется… Все откладывал, а теперь приспичило доделать. Есть канал, по которому можно переправить… туда. Он завтра уже закроется, а я хочу, чтобы экземпляр был
— Я ничего не понимаю, но я чувствую, что-то случилось, да? Не обманывай меня. Ты чего-то опасаешься?! Тебе что-нибудь угрожает?!
Он растерянно молчал.
— Да-а… пожалуй… Знаешь, кажется, начинают бить по нашему квадрату…
— Что-что?
— Я говорю: по нашему квадрату!
— Ты шутишь?
— Какие там шутки! — наконец-то встряхнулся он. — Никаких шуток!.. Мне тут… сказали… Только ты ни слова… Слышишь? Это страшный секрет!.. Я не могу тебе сказать кто… Короче говоря, оттуда, — он показал пальцем наверх. — Только ты не беспокойся, пожалуйста. Выслушай все до конца. И никому ни полслова! Ни одного намека, в том числе и заинтересованным лицам, разумеется. Иначе все сгорят, и мы, и они! Понимаешь?! Только ты не волнуйся, видишь, я сам волнуюсь… Короче… меня просили предупредить, что вашего Сергея, Леторослева, ждут крупные неприятности!!! Понимаешь, он, оказывается, с тех, прежних своих служб натащил огромное количество секретных бумаг… Всяких там документов, инструкций… На трех предприятиях, где он работал, знаешь ведь какой порядок? — идешь, извини, пописать, клади бумаги в специальный чемодан, чемодан бери с собой, в сортире над умывальником вешай на гвоздик!.. Вот. А он не только не клал и не вешал, но половину этих бумаг упер с собой! Я уж не знаю как — с тех-то предприятий, наверное, в копиях, а с последних, где не такой строгий режим, наверное, и в натуральном виде. А сейчас это вскрылось. Я так понял, что у него дома тайком уже шерстили в его отсутствие, был шмон то есть, и кое-что уже нашли. Если он сейчас даже спрячет остатки, его это все равно не спасет… Она слушала его, ломая руки.
— Боже мой, Боже мой, — воскликнула она. — Я так и знала! Я так и знала! Я предупреждала его. Ты
