может, это был мелок в руках брата Леона и то, как он сломал его пополам, продолжая говорить спокойно и непринужденно: что было фальшивым — рука, державшая мел, вся нервная и напряженная, или спокойный, непринужденный голос?
— Взять, к примеру, Рено, — сказал брат Леон. — Странная с ним история, не правда ли?
И Карони понял. Он невольно взглянул прямо во влажные настороженные глаза учителя и в один ослепительный миг прозрения понял, зачем все это, что здесь происходит, каковы намерения брата Леона и цель этой беседы после уроков. Сразу же дала о себе знать головная боль над его правым глазом — там свербила зарождающаяся мигрень. В животе что-то словно сорвалось, к горлу подкатила тошнота. Так значит, учителя — такие же люди? Такие же испорченные, как злодеи, о которых читаешь в книжках, которых видишь в кино и по телевизору? А он-то всегда боготворил учителей, думал когда-нибудь и сам стать учителем, если сможет победить робость. И теперь — это! Боль нарастала, пульсировала во лбу.
— Честно говоря, я сочувствую Рено, — говорил тем временем брат Леон. — У него, должно быть, много проблем, иначе бы он так себя не вел.
— Наверно, — сказал Карони с запинкой, еще сомневаясь и все же зная, чего на самом деле хочет учитель. Он ежедневно присутствовал в классе на перекличке и видел, как каждый очередной отказ Джерри Рено продавать конфеты заставляет брата Леона дергаться, точно от пощечины. Ребята даже начали шутить по этому поводу. Если честно, Карони было жалко Джерри Рено. Он знал, что с братом Леоном не справиться ни одному ученику. Но теперь он вдруг осознал, что все это время над учителем, можно сказать, издевались. Он, должно быть, на стенку от злобы лез, подумал Карони.
— Итак, Дэвид…
И эхо его имени здесь, в классной комнате, заставило его вздрогнуть. Он подумал, остался ли еще у него в шкафчике аспирин. Забудь об аспирине, забудь о головной боли. Теперь он знал, где собака зарыта, что хочет услышать от него брат Леон. Но как можно быть в этом уверенным?
— Кстати, насчет Джерри Рено… — сказал Карони. Это было безопасное начало, дающее ему возможность развернуть оглобли, если брат Леон отреагирует не так.
— Да?
Один из обломков мелка вновь очутился в руке, и это «Да?» прозвучало слишком быстро, слишком внезапно, чтобы оставить место сомнениям. Карони понял, что стоит на перепутье, и мигрень отнюдь не упрощала задачи. Удастся ли ему ликвидировать свою единицу, если он прямо скажет брату Леону то, что учитель хочет услышать? А что в этом такого ужасного? С другой стороны, единица может его погубить — не говоря уж обо всех остальных единицах, которыми брат Леон способен покарать его в будущем.
— С Джерри Рено такая любопытная штука… — услышал Карони свой собственный голос. И тут инстинкт заставил его добавить: — Но я думаю, вы и так знаете, в чем здесь дело, брат Леон. Это Стражи. Задание…
— Конечно, конечно, — подтвердил Леон, откинувшись на спинку кресла и мягко уронив мелок обратно на стол.
— Это их идея. Ему велели отказываться продавать конфеты в течение десяти дней — десяти учебных дней, — а потом согласиться. Ох эти Стражи, чего только не выдумают, правда? — Его мутило, как в шторм, голова раскалывалась.
— Мальчишки есть мальчишки, — произнес брат Леон, покачивая головой, почти шепотом — непонятно, с удивлением или с облегчением. — Конечно, это было очевидно — я ведь знаю, как наши ребята любят Тринити. Бедный Рено. Помнишь, Карони, я сказал, что у него, наверное, много проблем? Это ужасно — заставить парня так себя вести против его воли. Но теперь-то все в порядке, правда? Десять дней — они кончаются… ну да, завтра. — Сейчас он уже улыбался веселой улыбкой и говорил так, будто слова сами по себе ничего не значат, но важно говорить что угодно, как будто слова — это что-то вроде предохранительных клапанов. И тут Карони сообразил, что раньше брат Леон называл его по имени, но в этот раз он уже не сказал «Дэвид»…
— Что ж, полагаю, это все, — произнес брат Леон, поднимаясь. — Я и так задержал тебя слишком надолго, Карони.
— Брат Леон, — сказал Карони. Он не мог уйти, так и не выяснив самого главного. — Вы собирались еще обсудить мою оценку…
— Ах, да-да. Верно, мой мальчик. Твою злосчастную единицу.
Карони почувствовал, как на него надвигается рок. Но все равно рискнул продолжить:
— Вы говорили, что учителя делают ошибки, что они устают…
Брат Леон уже стоял.
— Вот что я тебе скажу, Карони. В конце полугодия, когда будем подводить итоги, я еще раз просмотрю эту контрольную. Возможно, тогда я буду посвежее. Возможно, я увижу там что-нибудь такое, чего не заметил сразу…
Теперь настал черед Карони вздохнуть с облегчением, хотя в голове у него по-прежнему стучало, а живот так и не пришел в норму. Хуже того — он поддался на шантаж брата Леона. Если учителя занимаются такими вещами, то в каком же мире мы живем?
— С другой стороны, Карони, единица может и остаться, — добавил брат Леон. — Это зависит…
— Я понимаю, брат Леон, — сказал Карони.
И он действительно понял — что жизнь гнусна, что на свете по-настоящему нет героев и что нельзя доверять никому, даже себе.
Ему пришлось выйти как можно быстрее, чтобы его не вырвало прямо на стол брата Леона.
Глава семнадцатая
— Адамо!
Стручку не терпелось дождаться конца переклички. Вернее, того момента, когда будет названо имя Джерри Рено. Как и все остальные, Стручок наконец узнал, что Джерри выполнял задание Стражей — вот почему он день за днем отказывался продавать шоколадные конфеты, вот почему не хотел обсуждать это с другом. Теперь Джерри мог вновь стать самим собой, отменить свою противоестественную забастовку. В последнее время у него даже с футболом не ладилось. «Какая муха тебя укусила, Рено? — спросил вчера тренер с отвращением. — Ты будешь играть как положено или нет?» И Джерри ответил: «Я играю как положено». Все ребята поняли двойной смысл, заключенный в этих словах, потому что теперь причина его поведения ни для кого не составляла тайны. У них со Стручком был только один короткий разговор на эту тему — даже не разговор, а так, обрывок разговора. Вчера после тренировки Стручок шепнул Джерри: «Когда кончается твое задание?» И Джерри сказал: «Завтра я начну продавать конфеты».
— Гувер!
— Одна.
— Слабовато, Гувер, — сказал Леон, но в его голосе не слышалось ни гнева, ни даже разочарования. Сегодня брат Леон был бодр и весел, и его настроение передалось классу. Так всегда проходили уроки Леона: он задавал тон и температуру. Когда брат Леон был доволен, все были довольны; когда он чувствовал себя паршиво, все чувствовали себя паршиво.
— Джонсон!
— Пять.
— Неплохо, неплохо.
Киллели… Леблан… Маллоран… Перекличка катилась дальше, присутствующие называли свои результаты, а учитель отмечал их у себя в списке. Фамилии и ответы звучали почти как песня, мелодия для целого класса, речитатив для многих голосов. Потом брат Леон выкликнул: «Пармантье!» И в комнате возникло напряжение. Что бы Пармантье ни ответил, это было неважно, его результат никого не интересовал. Потому что следующим шло имя Рено.
— Три, — отозвался Пармантье.
— Хорошо, — ответил брат Леон, делая пометку напротив его имени. Затем поднял глаза, и в классе раздалось:
