Фалькаро. Чарлз перебросился парой слов с директором телестудии, с которым был немного знаком. Директор разъяснил ему, что театр умирает, что Гарри Тремэн — он играл Брута — создал замечательный сценический образ, но плохо читает текст.
Здесь Хэллоран прошептал ему на ухо, что пора занимать места. Хэллоран весь светился от радости, словно поросенок, а Чарлз все не мог выбрать момент, чтобы спросить его, почему.
Орсино занял место у прохода, Хэллоран сел напротив, тоже у прохода, а остальные уселись рядом, спереди и сзади.
Поднялся занавес, и на сцене появились декорации «Нью-Йорк — улица».
Первая картина, «убийца времени», как ее иногда называют, предназначенная специально для того, чтобы опоздавшие смогли занять свои места, а закашлявшиеся — остановить кашель, представляла собой трехмерное изображение Тайме Сквер со стилизованными намеками на офис по связям с общественностью на авансцене.
При появлении Цезаря Орсино вздрогнул, а по залу прошелестел восторженный шепот. Цезарь был загримирован под Френча Летура, одного из воров в законе давно прошедших дней, технически непревзойденного, но из тех, кто слишком держит нос по ветру. Это обещало быть интересным.
— Тс-с! Цезарь говорит.
И — на авансцену, где прорицатель — консультант по связям с общественностью — давал предостережения, презрительно игнорируемый Цезарем-Летуром, а прожектора попеременно освещали Кассия и Брута по ходу их предвосхищающего события диалога.
Вначале Брут стоял спиной к залу; он понемногу поворачивался…
— Что значат эти крики? Я боюсь.
— Народ венчает Цезаря.
И тут замечаешь, что Брут — это Фалькаро, сам старый Амадео Фалькаро, с бородой, орлиным носом и густыми бровями.
Ладно, посмотрим. Должно быть, это что-то вроде вымученной аналогии с Лас-Вегасским договором, когда Летур предпринимал усиленные попытки объединить Крими и Синдик, а Фалькаро боролся против этого, соглашаясь лишь на кратковременный, чисто военный союз.
Чарлз почувствовал что-то вроде сожаления о том, что главная роль не у Фалькаро, но должен был согласиться, что Тремэн играл Фалькаро с огромной мощью. Когда снова появился Цезарь, этот контраст стал еще заметнее: Цезарь-Летур был суетливым, охваченным страхом человеком. Остальные заговорщики, участвовавшие в первом действии, оказались все как один славными парнями; Орсино подумал, что все в порядке и понадеялся, что сможет немножко вздремнуть. Но в этот момент Кассий произносил:
— Ты верно понял ценность Марка Брута.
— Мы без него не можем обойтись.
— Все правильно до невозможности, — подумал Чарлз, борясь с зевотой. Жизнь ради Синдика и так далее, но в версии, претендующей на интеллектуальность. Вежливо и отчуждено, наподобие менуэта в стране грез. Иногда, после встречи с какой-нибудь девушкой, например, стоявшей у кромки поля для поло, он думал, насколько действительно великое прошлое было благородно и отчуждено. Трехлетняя Чистка Амадео Фалькаро, должно быть, вылилась в море крови. Две тысячи расстрелов за три дня, как свидетельствуют учебники истории, добавляя мимоходом, что Чистке подвергались неисправленные и неисправимые головорезы, чья полезность оказалась в прошлом, кто не мог смириться с тем, что впереди их ждало Созидание и Организация.
Здесь Хэллоран дотронулся до плеча Чарлза.
— Антракт, сэр.
Как только упал занавес, и остальная публика начала вставать, они прошли по проходу, и тут произошло невозможное.
Хэллоран шел первым; Чарлз следовал за ним, а четверка телохранителей окружала его со всех сторон. Как только Хэллоран достиг двери в конце прохода, ведущей в фойе, он повернулся к Чарлзу. На его лице отразилось что-то непонятное. Буквально через секунду Орсино осознал, что Хэллоран вытаскивает пистолет из кобуры.
Шедший слева от Чарлза охранник тихо пробормотал: «О Боже!» — и бросился на Хэллорана как раз в тот момент, когда из пушки старшего телохранителя раздался выстрел. Она представляла собой ствол 45-го калибра, с глушителем. С правой стороны в ярде от правого уха Чарлза раздался выстрел из другого пистолета, уже без глушителя. Две фигуры в начале прохода начали медленно оседать, и в зале поднялся крик. Кто-то громко прокричал:
— Сохраняйте спокойствие! Это все часть пьесы! Не паникуйте! Это относится к действию!
Человек, кричавший эту тираду, подошел к двери прохода, замолчал, посмотрел, вдохнул запах крови и свалился в обморок.
Какая-то женщина начала стучать кулаком по охраннику справа от Чарлза, крича:
— Что ты сделал с моим мужем? Ты застрелил моего мужа!
Она имела в виду потерявшего сознание мужчину; Чарлз оттащил ее от охранника.
Каким-то образом они выбрались в фойе, и за ними туда бросилась остальная публика. Три телохранителя пытались их сдержать. Орсино обнаружил, что он оглох на правое ухо, и подумал, что это должно пройти. Это все мелочи но сравнению с другими заботами. В него выстрелил Хэллоран. Телохранитель, которого звали Вельтфиш, принял пулю на себя. Телохранитель по имени Доннел уложил Хэллорана.
Он спросил Доннела:
— Ты давно знал Хэллорана?
Доннел, не спуская глаз с толпы, сказал:
— Пару лет, сэр. Он был в нашей команде, парень что надо.
— Поехали отсюда, проговорил Орсино. — К Зданию Синдика.
В огромном черном лимузине он мог забыть об этом ужасе; он мог надеяться, что со временем эта сцена сотрется в его памяти. Да, это не поло. Это выстрел был направлен
Лимузин затормозил перед массивной громадой Здания Синдика. Его проверили и пропустили на площадку Свободного Входа. Лифт бесшумно поднимал машину с пассажирами через этажи, отданные отделам Церковного Алкоголя, Исследований и Испытаний Спиртных Напитков, Транспортному, Аудита и Контроля, Очистки и Красящих Добавок. Приема Волонтеров-Женщин, все выше и выше, через отделы и подотделы, в которые Орсино не заходил ни разу, хотя члены Синдика и думали, что он там бывал, пока не остановился на этаже, индикатор которого свидетельствовал, что это отдел «Принудительного взыскания платежей и Связей с общественностью».
Было только без четверти десять вечера; Ф.У.Тэйлор должен был бы быть еще на месте и работать. Чарлз проговорил:
— Подождите здесь, ребятки, и пробормотал в дверь условную фразу. Дверь распахнулась.
Ф.У.Тэйлор говорил в диктофон со скоростью пулемета. Выглядел он очень уставшим. При входе Чарлза его недовольное лицо повернулось к двери, но сразу же недовольство сменилось радостью.
— Чарлз, сынок! Присаживайся! — Он выключил диктофон.
— Дядюшка…, — начал Чарлз.
— Как здорово, что ты зашел. А я думал, что ты в театре.
— Я был там, дядюшка, но…
— А я работал над подготовкой следующего издания «Организации. Символизма и Нравственности». Нипочем не отгадаешь, кто меня на это вдохновил.
— Конечно не отгадаю, дядюшка. Дядя….
— Старик Торнберри, президент Чейз Нэшнл. Он имел наглость отказать в кредитной линии молодому Мак-Герну.
