— Капитал вкладываю не я, — серьезно сказал Алексей. — И не дай тебе Бог, дорогая моя супруга… Словом, не дай тебе Бог!
— Неясно, но звучит опасно…
— Все-то ты понимаешь, Настенька. Коэффициент интеллектуального развития у тебя намного превышает средний.
— Проверили?
— А как же, — нимало не смущаясь, подтвердил Алексей.
— Могу тебя спросить?
— Спрашивай — отвечаем…
— Что мне можно в моей новой жизни?
— Все, что не противоречит здравому смыслу и соответствует твоему образу.
— А что нельзя?
— Это уже посложнее… Нельзя допускать никакую самодеятельность. Запрещены импровизации. Исключаются нарушения дисциплины…
— Шаг в сторону считается побегом? — вспомнила Настя вычитанную где-то «формулу» конвойных ГУЛАГа.
— Именно. И стрельба сразу же ведется на поражение.
— Прощальный ужин завтра, — объявил Алексей, когда они снова сели в машину. — Заказываю в твоей уютной квартирке столик. Закусим, чем пошлет Бог и соседний «Гастроном» втроем: ты, я и Кушкин.
Настя уже отвыкла удивляться и послушно закупила продукты, пару бутылок коньяка и бутылку «Столичной».
Кушкин за столом держался скромно, охотно выпил две-три рюмки коньяка, с аппетитом закусил.
— Вот что, Настенька, — откинувшись на спинку стула после очередной рюмки сказал Алексей, — отныне Миша, то есть Михаил Иванович Кушкин, будет твоим ангелом-хранителем. Он головой отвечает за твою безопасность. Он и его люди…
— Совсем спятили? — возмутилась Настя. — Это кто же я такая? Пленница, заключенная, подконвойная?
— Ты — богатая женщина, — не обратил внимания на её истерическую вспышку Алексей. — И в твоих руках ключи к одной из самых больших наших тайн. Не трепыхайся, дорогая! — повысил он голос. — Наша организация все делает серьезно. Завещание, по которому все твое состояние перейдет в другие руки, уже написано и оформлено по всем правилам, остались мелкие детали. В случае твоей смерти, разумеется…
— Будь прокляты те, кто устроил мне такую жизнь! — Настя готова была расплакаться. Ей нестерпимо захотелось вернуться в юность, стать голенастой девчонкой, у которой и забот-то было — выучить уроки да решить самую «важную» проблему: целоваться вечером с этим мальчиком или с другим….
— Ну-ну, Настенька, — ободряюще сказал Алексей. — Ты ещё увидишь, сколько прелести в твоей новой жизни, когда она начнется. Кстати, помнишь инспектора по кадрам в «лумумбарии», с которым регулярно беседовала по душам?
Настя кивнула.
— Он тебя хорошо помнит и передает привет.
— Тоже друг нашелся…
— Скорее, наставник… Все записи бесед с тобою у него аккуратно подшиты в папочки, пронумерованы и проштемпелеваны… На каждой — гриф «Совершенно секретно». И стали доверительные беседы рапортами и отчетами агента… Хочешь, обнародуем? В наше демократическое время такое делается просто…
— Значит, я служила обыкновенной сексоткой?
— Ну, не совсем обыкновенной… Твои отчеты отличались наблюдательностью, точными оценками людей… Кое-кто в результате даже должен был покинуть стены университета. Вот так-то, милая…
— Сволочи вы! — прошипела Настя. — Хоть вешайся — в угол загнали!
— Успокойся, не ты первая. И повыше тебя рангом люди почитали за честь сотрудничать с нами. Не в угол тебя законопатили, а на крючок посадили. Придет время, поумнеешь — ещё спасибо скажешь.
Тигрица, гуляющая сама по себе
Алексей отбыл в свои закордонные дали, и Настя стала приспосабливаться к новому для себя образу жизни замужней дамы, у которой супруг трудится «за бугром», следовательно, она хорошо обеспечена, может себе позволить и модные туалеты, и «Шанель» № 5 и обед с близкими подругами в ресторане.
Свое новое состояние она не без юмора определила так: «Тигрица, гуляющая сама по себе». В её нынешнем положении были плюсы, но были и минусы.
Люська Заболотина и другие девицы из редакции считали вполне естественным, что возле неё постоянно вертится Миша Кушкин: старый друг, бой-френд, как стали говаривать в московском полусветском обществе, приятель Алексея Дмитриевича, а тот, между прочим, вдали от родины, следовательно, и от молодой жены. Надежнее иметь дело с приятелем мужа, чем неизвестно с кем. А Настя вдруг остро почувствовала, что это такое — бабье одиночество. Возраст у неё уже катился к четвертаку, жизнь требовала свое совсем не рублями. Она впервые узнала, что это такое — проснуться глубокой ночью, долго лежать с открытыми глазами и наконец задремав, утром очнуться на измятой простыне. Часто ей теперь не хотелось после работы возвращаться домой. Огромная квартира, гулкая и необжитая, вызывала неясные чувства беспокойства, тревоги, неустроенности. Так бывает, когда вдруг оказываешься на перекрестке дорог и не знаешь, куда идти.
Настя стала допоздна засиживаться в редакционной кофейне — все-таки вокруг были живые люди. Коллеги-журналистки быстро поняли выгоду дружбы с Настей — всегда можно перехватить деньжат до зарплаты, подсунуть ей прочитать свою статейку — пусть замолвит словечко в секретариате, авось и в номер поставят. Настя охотно со всеми общалась, но близко ни с кем не сходилась, её лучшими подругами по-прежнему оставались Нинка и Эля.
Она много печаталась, но стала тщательнее отбирать темы для материалов, советовалась с Русланом Васильевичем, доверяя его чутью и опыту. А писать было о чем. Было лето 1991-го. По Москве прокатывались многотысячные демонстрации. В их первых рядах шли лидеры демократов — Попов, Афанасьев, Коротич, Бурбулис, какие-то люди, ещё вчера числившиеся на рядовых должностях научных сотрудников и штатных пропагандистов марксизма-ленинизма. Они и их сподвижники выдвигали не очень ясные программы, но речи были страстными и категоричными.
Похоже, Москвой и страной начинали управлять посредством митингов и воззваний. Партия на глазах разлагалась и сдавала одну позицию за другой.
Главный редактор нервничал, на планерках срывался на крик, но он уже газетой не руководил — что печатать, а что нет, решал секретариат и тот самый зам. главного — Юрий Борисович Фофанов — который сменил Алексея и прочно числился в редакционных демократических лидерах.
Но Главный не желал сдаваться, он регулярно ездил в ЦК на своей черной «Волге», привозил какие- то указания, оглашал их на планерках под ироничные улыбки журналистов. Выполнять их никто не собирался.
Грядущие перемены приобретали вполне реальные очертания.
На одной из пресс-конференций Настя подошла к идеологу демократов экономисту Василию Селюнину.
— Для вашей газеты я интервью не дам, — обычно доброжелательный Селюнин в этот раз был чем- то раздражен.
— А я и не прошу интервью, — сказала примиряюще Настя. — Я хочу сама понять, что происходит, что с нами будет.
