— Да старикан одолжил!.. Мне с ведрами справнее, Марь Ивановна. Я — раз-раз за водой…
— Ничего, без тебя обернутся. Бери инструмент и шагом марш!
И Ганя полезла на бугор, завистливо оглядываясь на женщин у церкви. Одни тащили с реки воду, другие копошились у костров, пристраивая над ними закопченные ведра, третьи уносили мешки в храм — как бы не полил дождь. Две женщины, разживясь в мастерской топорами, нещадно раскурочивали деревянный сарай на церковном подворье.
— Тише, девки! — прикрикнула на них старшая. — Закуток капитану оставьте. А то ему в храме спать неприлично: дух от вас тот еще…
— Ха! — откликнулись лесорубки, и эхом отозвались возле костра поварихи. Настроение тут было вполне боевое, и Марья Ивановна пошла глядеть, как идут дела на траншеях.
— Роешь? Молодец! — похвалила Ганю. — А каша не убежит. Все получат. Капитан маслом разжился.
— И ты, управдомово племя, даешь! Давай, красавица! — похвалила Саньку.
— А ты как лопату держишь? — напустилась на Лию. — Жидкая ты кость! Не приучена? Не все тебе книжки читать! На тетку гляди, учись. Ишь, как ворочает, — кивнула она на Ганю. — Молодец, хохлатка! Две миски получишь! А ты учись, рыжая! Ботинки у тебя какие-то не нашенские. Каблук зачем? Каблук срежь, мешает.
— Научится, — негромко сказала Санька, смущаясь из-за подруги. Но старшая, не расслышав, пошла вдоль намечающихся траншей.
По бугристому берегу от моста до моста женщины долбили землю. Не похоже было, что это они перед рассветом отворачивались от ломов и кирок и толкались в очереди за лопатами. Теперь, когда и поезд, и бросок через картошку остались позади, наступила бодрая ясность, и все досадовали только на темень, которая незаметно слезала с серого неба, забирая под себя дорогу за мостом и лес на горизонте.
— Давай-давай!
— Наяривай!
— Темно… — только и слышалось по берегу. «Как муравьи, — на минуту остановившись, оглядела Ганя бугор. — Нет, кроты! Так верней будет».
— Давай-давай, Лийка! Курочь землю! — напустилась она на лядащенькую. Получив похвалу начальства, Ганя как-то незаметно для себя поднялась над другими и чувствовала, что уже может прикрикивать на тех, кто рядом. Впрочем, все старались. На вершине бугра четыре женщины — видно, там пошло каменье — дружно, в один дых подымали ломы.
— напевал про себя допризывник Гошка. Впереди бугра, почти напротив автомобильного моста, уже по полу коротковатого пальто уйдя в глину берега, он вырубал свой отдельный окоп.
— Как для себя стараешься, — крикнула ему сверху Санька.
— Ага, — недовольно отмахнулся он, швыряя вперед желтую землю. Санька сбила его. Копая, он представлял, что с бугра на него смотрит Каринка, и под ее ободряющим взглядом низкорослый Гошка чувствовал себя чуть ли не экскаватором. Он и вправду рыл для себя. «Тут и останусь! Только бы винтовку дали, а еще лучше — «Дегтярев». Вот отсюда — та-та-та-та-та!» — Он опустился на колено, целясь из невидимого ручного пулемета в деревья другого берега.
— Порядок! — меж тем ободряла себя Марья Ивановна, старшая, а теперь и заместитель капитана, обгоняя кругленького старичка, который пытался объяснить ей, как он тут обеспечит оборону.
— Ну что ж, двигай, — милостиво зевнула она, не дослушав его чересчур быстрой, мудреной и слишком вежливой — на ее вкус — речи.
— Шуруй. Я проверю.
«Да, фронт работы обеспечен! — размышляла она. — Вот, командир, как командовать надо! Не смылся бы только, леший! — на мгновение обеспокоилась, вспоминая худого и невеселого капитана. — Да нет, не похоже. Из себя аккуратный. Продукт хороший привез!» — И улыбаясь, она поплыла к кострам.
Тут уже давно кипело, снизу трещало, в двух десятках ведер переливалось через край.
— Сымай пробу, кума! — крикнула старшой чумазая повариха. — Ну как? Даем угля? Мелкого да много?
— Даете! — весело отозвалась Марья Ивановна, принимая черпак и важно притягивая его к губам, словно в нем была не каша, а водка.
— Соли, кажись, в меру, — сказала вместо похвалы, чтобы не ронять командирского достоинства. — Сейчас кормить пригоню. Всего огня не гасите, горяченького капитану оставьте, — добавила, отходя.
7. Царь Горох с телефоном
Гаврилов с водителем тряслись по разбитой мощенке, на которую они свернули сразу за железнодорожным переездом. Студент, слава богу, молчал — сверялся с картой, боясь пропустить следующий поворот. Быстро темнело.
— Сколько женщин в кузов возьмешь? — спросил вдруг Гаврилов.
— Двадцать пять, если тихо лежать будут. А что?
— Да ничего.
«Двадцать пять, это двенадцать ездок. Клади тринадцать, потому как продукт, лопаты и еще кирки- лома. Ну, километров на двадцать, не дальше… Тринадцать на двадцать — двести шестьдесят километров, да еще на два. Да тут на полтора дня работы…»
— Не получится, товарищ капитан. Бензина не хватит, — сказал водитель. Видно, занимался про себя той же арифметикой.
— Знаю. Смотри не прогляди поворот, — помрачнел Гаврилов, — скоро уже?
— Сейчас будет. Больных и самых старых вывезу… — Студент хотел оставить за собой последнее слово.
— Ладно, увидим, — отрезал Гаврилов. «Опять активничаешь!» — устало подумал он.
Меж тем «ГАЗ», два раза качнувшись на холме, въехал в деревню. Было уже совсем темно. В избах света не горело, то ли из-за маскировки, то ли из-за отсутствия тока или керосина.
— Ё-ка-лэ, — выругался капитан. — Где это шарашкино отделение? А ну стучи, студент, в первую избу.
— По проводам увидим, — не скрывая удовольствия от собственной сообразительности, отозвался водитель. — Вот оно. — Победно притормозил он у кособокой халупы, в окнах которой тоже не было огня.
— Порядочки, — вздохнул капитан, выбираясь из кабины и снова припадая на недолеченную ногу. — Так твою! Заперто! — закричал с крыльца. — Чтоб они, — нещадно заколотил в дверь.
Никто не отвечал.
— Вымерли, что ли? Стучи, студент, к соседям!
— Ктой-то? — по-старушечьи донеслось из темноты.
— Связисты где?
— Скаженные! Дня мало!.. Где? Дома — где ишо! Рули на край села. Третья изба от конца.
— Спасибо! — ответил за капитана студент.
— Порядки, мать их дери, — усмехнулся Гаврилов, забираясь на подножку грузовика. — Как при царе Горохе…
— Или крепостном праве, — не удержался студент.
