В финском домике было три комнаты. В первой, отдельной, жили три младших лейтенанта. Большую, проходную, занимали пятеро: Курчев, Павлов, Гришка, Володька Залетаев и его однокашник, который сейчас был в отпуску. Последнюю, запроходную, оккупировала аристократия — два лейтенанта, ветераны части — маленький плешивый Секачёв и язвительный красавец с недолеченным триппером Морев. Все обитатели домика валялись сейчас на койках и вряд ли кто собирался после перерыва на объект в этот благословенный День Пехоты.
Курчев вытащил из-под кровати желтый кожаный двухсотрублевый чемодан, близнец того, что хранился в кладовой у Сеничкиных, и достал из него пишущую машинку.
— Опять за свое? — бросил через открытую дверь Морев. — Тарахти на коленях. Мы играть будем.
— Геть отсюда, — махнул маленький Секачёв солдату. — Завтра доешь, подошел к Федьке и выдернул у того миску. — Пулю черти.
— На четверых?
— Будешь, Григорий Степанович?
— Один хрен… Начфина нету, — отозвался Гришка.
Игроки заняли стол. Курчев поставил углом свою тумбочку, и началась знакомая жизнь — преферанс под аккомпанемент маленькой тарахтелки.
«Председателю Совета Министров Союза ССР тов. Маленкову Г. М.
Техник-лейтенант Курчев Б. К.
в/ч. 17.02.54»
— быстро отстукивал Борис в двух углах страницы.
«Дорогой Георгий Максимилианович!» — передвинул он каретку в центр. «Тоже нашел дорогого», — подумал про себя. «А, всё равно, читать не будет. Там тридцать тысяч курьеров, то бишь секретарей. Хорошо бы к самому глупому попало. Чтоб разорался: что такое? Почему не пускают? Сейчас из армии всех негодных гоним, а самого негодящего держат…» — размечтался, не отрывая пальцев от клавиш.
— Пас, — хмыкнул над столом Секачёв.
— Туда же, — зевнул Морев.
— Два паса, в прикупе…
— Колбаса! — за Гришку докончил Федька. — Открыть?
— Открывай. Как в колхозе, без распасовок играть будем. Вот чёрт, поблядушка не того цвета, — удивился, открывая бубновую даму.
— Без шпаги будешь, Григорий Степанович, — снова зевнул Морев.
«Мною подан рапорт на имя командования, — стучал Борис («Именно командования, — усмехнулся про себя. — Ни-ни, чтобы уточнять, какого…» Дело в том, что дальше командира корпуса он пока рапортов не подавал)… с просьбой уволить меня в запас, так как я хочу честно работать и, не краснея, расписываться в денежной ведомости.»
— Две да без одной — три, — ровным голосом считал над столом аккуратный Секачёв.
— За одну, — вторил Федька.
— Чего кропаешь? — подсел к Борису скучавший Залетаев.
— Так, — отмахнулся тот.
Страница кончилась. Борис успел выдернуть ее из каретки и сунуть текстом вниз под машинку.
— Не сиди над душой.
— Себя выхваляешь? Я, мол, образованный. А нам тут пропадать, да?
— А если б почтальона убили?
— Не убили б. Помятелили б и всё… Сам виноват. Зачем в самоволки бегает. Других подводит.
— Ладно. Слышал. Сознательная дисциплина…
— Точно, сознательная. Когда каждый знает, что делает.
— Мятелит другого?
— За дело. А ты назло связал сержанта.
— Главную опору командира…
— Да, главную… Не ты ночуешь в казарме? На то и сержант, чтобы за тебя стоял над солдатской душой от отбоя до подъема.
— Эту суку убить мало… И вообще отлезь. Мне некогда.
— Куда спешишь? Все равно загорать в полку, если еще, скажи спасибо, на полигон не отправят.
— Там поглядим. Отзынь.
Курчев сунул за валик второй лист, надеясь, что «летчик» не разберет, о чем бумага.
— Чего пишешь?
— Рапорт, — буркнул Борис.
— Не поможет, — махнул рукой Залетаев и с неохотой убрался на свою койку.
Теперь Борис быстро заканчивал письмо в Правительство. Надо было успеть отстучать еще дюжину страниц реферата, из которых три даже не были толком скомпонованы.
«…Пользы от меня, как от техника, — никакой. Условий для научной работы — тоже никаких. Мы живем весьма скученно (впятером в проходной комнате), и вечером, когда выпадают свободные минуты, заниматься очень трудно, так как у четырех моих товарищей по комнате свои склонности в плане использования свободного времени. Кроме того, книг, нужных мне для занятий историей, нет ни в части, ни в близлежащих городках и поселках. А ездить в Москву в Библиотеку им. В. И. Ленина я не имею физической возможности. Даже для подготовки реферата мне пришлось использовать очередной отпуск.»
(«Может, зря? Да нет, проверять вряд ли будут. Скажу, что Алешка мне на Кавказе помогал. На пляже!» — усмехнулся он и перешел к главному, оставленному напоследок вранью.)
«…В пользу моего увольнения имеется еще одно, немаловажное обстоятельство: моя невеста учится в Москве в аспирантуре…»
(Шмаляй, шмаляй, — подбодрял себя. — Невеста — не жена, штампа в удостоверении не оставляет…»)
«…в конце года она заканчивает аспирантуру, но пожениться мы, по-видимому, не сможем, так как жить нам всё равно придется врозь. В пределах части моя будущая жена работы найти не сможет, а забрать ее в часть, чтобы после 18-летней учебы она сидела дома сложа руки, я не имею никакого морального права.
Учитывая все вышеизложенное, прошу Вас помочь мне в увольнении из рядов Советской Армии.
О себе сообщаю:
Курчев Борис Кузьмич, 1928 г. рождения, окончил в 1950 г. исторический факультет Педагогического института. По окончании института был призван в ряды Советской Армии. Служил год в батарее младших лейтенантов запаса, а затем был направлен на краткосрочные технические курсы, по окончании которых (декабрь 1952 г.) в звании техника-лейтенанта был послан в в/ч…, где и служу в настоящее время».
— А, чёрт с вами, трус в карты не играет! — петушился за столом Федька. — Мизер!
— Дризер! На второй руке? — осведомился Морев.
— Один хрен, в долг, — отмахнулся Федька.
— Сегодня сосчитаемся, — пробасил обстоятельный Секачёв.
— Жалко мне тебя, парень, — вздохнул Гришка.
