техника-лейтенанта. Так?
— Похоже.
— Когда ж жениться?
— Параллельно.
— Невеста красивая? Карточки нет? — спросил Ращупкин, будто не командовал полком, а все еще был желторотым курсантом.
— Нету, — улыбнулся Курчев. — Я не люблю, когда засматривают.
— И сюда не привезете?
— Нет, — покачал головой лейтенант.
— Он Вальки боится. Она купоросом окатить может, — подал голос Федька.
— Бросьте, Павлов, — осадил Ращупкин, все еще надеясь на серьезный разговор. — Значит, в примаки пойдете?
— Там разберусь, — отмахнулся Борис.
«Скоро Журавль смоется», — думал он.
Но чего-то Ращупкину надо было, потому что сиднем сидел и не уходил. И Курчев с нетерпением ждал возвращения преферансистов, которые повезли солдат в районный центр на кинокартину.
Действительно, как только Секачёв с Моревым ввалились в комнату, Ращупкин поднялся, пожелал Курчеву быстрого выздоровления и, сгибаясь, вышел.
— Чего заходил? — напуская сердитую важность, спросил маленький Секачёв.
— А ер его знает, — отозвался Федька.
Курчев достал из-под подушки открытку, перечел ее дважды и стал писать в тетради ответ. Но лежа писать было неудобно, выходило неразборчиво, да и что писать он толком не знал. «Еще ангиной заражу», — подумал и захлопнул тетрадь.
— Чего печку проморгал? — накинулся между тем на Павлова Морев. Затухла, мать ее и твою…
— На, разожги, — открыл Борис тумбочку и достал третий экземпляр «фурштадтского солдата». — Тьфу ты, — удивился, — тощий. Вы что, на пульку употребляли?
Не хватало многих листов.
— Давай, давай, не жмись, раз очухался, — усмехнулся Морев.
— Берешь, так на место клади! — напустился вдруг Борис на Павлова. Его разозлило, что в тумбочку лазили без спросу.
— Я назад положил, — обиделся Федька.
— Так ты, что ли? — покосился Борис на Морева.
— Дерьма не видел? Вон у меня «Звездочки» навалом. Да не расстраивайся. Кто-нибудь взял на двор сходить.
— Сволочи, — нехорошо усмехнулся Борис. — Чертите!..
15
На другой день после свидания с Сеничкиным Инга в библиотеку не пошла. Выпив знаменитого кофе, она вернулась к себе в комнату и открыла курчевскую машинку.
— Чья техника? — спросила дотошная Вава.
— Я уже отвечала тебе: технического лейтенанта, — стараясь не раздражаться, медленно выговорила Инга. Она печатала на машинке не больше пяти раз в жизни и дело у нее не слишком ладилось.
— Того, который про роль личности?..
— Именно, тетя, именно…
Престарелая родственница вздела очки и принялась штудировать это самое сочинение.
— Он не очень грамотен. Я насчитала три ошибки, — проворчала через четверть часа.
— Наверно, опечатки, — оторвалась от машинки Инга.
— Нет, именно ошибки, и не спорь. Я бы подобных личностей к аспирантуре не подпускала.
— Не волнуйся. Он туда не собирается.
— Как? — взметнулась тетка Вава. — Он похоронит себя в армии?
— Не знаю. Ему, кажется, всего двадцать шесть лет.
— Ах, ты хочешь сказать, что ему рано себя хоронить, что он не кандидат туда…
— Никуда, тетя, он не кандидат. Если тебе не очень трудно, разреши мне напечатать несколько страниц.
— Пожалуйста, пожалуйста… Я слова не вымолвлю… — обиделась Вава, но вряд ли бы замолчала, если бы за стенкой не зазвучал третий концерт Рахманинова.
— За мои за грехи заповедны… — в такт фортепьяно замурлыкала она и снова уткнулась в реферат.
«Неужели и я старой девой, старой девой, старой девой… — подумала Инга, незаметно подчиняясь материнской игре. Стучать в такт на машинке не удавалось. — Неужели и я буду тоже потом вот такая, вот такая… Господи!» — стряхивая с себя музыку, Инга встала и, глотая слезы, выбежала в переднюю. Москвошвеевская выворотка, слегка укороченная и перешитая, висела на вешалке. Инга схватила ее, но тут вспомнив, что она в домашних туфлях и за меховыми ботинками надо возвращаться назад в комнату, тут же в коридоре расхлюпалась.
— Ты чего? — спросила толстая, еще не старая соседка. Она выходила из кухни, держа на отлете шипящую сковородку. — Пусть ее играет. Пошли ко мне.
— Опять то самое или переучилась? — вскинула на Ингу бровастое кукольное лицо и закрыла за собой дверь.
— Тренируется? — спросила соседка.
— Ей необходимо, — пожала плечами Инга.
— Знаю, слыхала. Я-то привыкла. Только хлеб это нелегкий. Не юная — на клавишах барабанить… Так с чего это у тебя, Ингушка?
— Сама не знаю. Нервы.
— Какие там нервы. Четвертака тебе нет, а нервы. Этот, в модном пальтишке, холостой?
— Женатый, — покраснела Инга, вспомнив, что соседка видела ее с доцентом возле парадного.
— Садись, картошку рубай, — сунула ей вилку Полина. — А то хочешь? — у меня сегодня отгул — по малой?.. — И, не дожидаясь Ингиного согласия, достала из буфета неполную бутылку московской и две тонконогих рюмки.
— То, что женатый, Бог с ним. Закусывай. Главное, из себя подходявый. А тот твой козел — прямо никуда не годился. На что я, скоро уже старуха, и то бы с ним не легла…
— Брось, — вздрогнула Инга. На соседку она не сердилась, но разговор был ей неприятен.
— А чего кидать? Ты его бросила, и верно. Не один еще у тебя мужик будет, хоть с виду и легковатая. Ничего, Бог даст, гладкой станешь. А что козла прогнала — молодец. Не спорь. Козел — он и есть козел. А что без бороды и лысый, так одна видимость и порода такая. А ты девка чистая и культурная из себя. У тебя мужиков пульмана будут. Детный этот, в пальтишке? Ну не тушуйся. Хочешь, ключ оставлю?
— Да, да! — повысила голос соседка, потому что в дверь постучали. Толкайте — не заперто.
— Доброе утро, Варвара Терентьевна! — под бравурные звуки фортепьяно весело приветствовала она Ингину тетку. — К нашему шалашу не желаете?
— Извините, — оставаясь в дверном проеме, буркнула тетка. — Тебя, Инга, к телефону.
— Скажи, ушла.
— Ну, как знаешь… Спивайся себе на здоровье.
— Да вы что?!. - подняла голос Полина, но Варвара Терентьевна уже закрыла дверь.
— Ох, и карга она у тебя, Ингушка!
— Есть слегка… Но зато добрая.
— Знаю. Если б злая — чего говорить? Со злой оборот короткий. Беда вся не от злых, а от добрых. Не
