розовая шёлковая рубашка трепетала на сквозном ветру.
— Вид, скажу я тебе! Мать у меня райкомовский работник, а такого, — он щёлкнул пальцами, — нет!..
От чая Юрочка отказался.
— Если можно — потом, — сказал он вежливо. — Показывай, чем богат. Люблю, когда меня удивляют!..
Алёшка повёл друга по посёлку.
Старые леспромхозовские бараки с конторой, гаражом, конюшней и силовой электростанцией стояли по одну сторону маленькой речки Чернушки, запруженной у впадения в Нёмду. Новый техникумовский посёлок врезался в бор и разрастался молодыми срубами домов и учебных корпусов на другом берегу, со стороны Нёмдинской поймы. Срубы располагались широким кольцом, вокруг ровной площадки, отведённой под стадион. Будущий стадион был завален брёвнами, кучами глины и песка, пирамидами красного кирпича, ворохами приятно пахнущей свежей щепы, но Юрочка всё-таки остановился, взглядом окинул пространство уже недалёких спортивных поединков, сказал покровительственно:
— Тебе будет где развернуться…
В окружении людей, среди которых Алёша видел высокого худого Громбчевского и суетного завхоза Маликова, куда-то спешил по краю стадиона Иван Петрович. Он сердито что-то говорил, размахивал рукой, очки поблёскивали, он весь был в заботах и даже не заметил Алёшки.
Юрочка спросил:
— Кто это? Отец?.. И всем, что тут командует он?.. Позавидуешь тебе, чудик… Ну, ещё что покажешь? — спросил Юрочка. Он хмурился.
— Может, в гараж? Там мотоцикл…
— Уж не сам ли ездишь?
— Сам.
Юрочка оттопырил мизинец, выдавил из глаза соринку, посмотрел на неё, прилипшую к пальцу, вытер палец о рубашку.
— Ну, а что ещё?
— Может, на конюшню? Верхом по лесу не хочешь?
Брови на снисходительно-спокойном лице Юрочки поднялись к колечку спадающих на лоб волос.
— Лошадки?.. А знаешь, моё любопытство ты разжёг!..
Алёшка обрадовано повёл Юрочку в старую часть посёлка.
Среди сосен завиднелась покатая крыша конюшни. И только тут Алёшка с досадой вспомнил, что с конюхом Василием отношения у него не совсем хорошие. «Чёрт его знает! — думал Алёшка, чувствуя, что начинает нервничать. — Он и при Юрочке может показать себя!»
Отношения с конюхом были действительно сложными. Алёшка страдал от молчаливой неприязни Василия и на конюшню всегда приходил с настороженными и недобрыми чувствами. Не зная за собой вины, не понимая, откуда такая неприязнь к нему, он вёл себя с Василием то до дерзости независимо, то до противности робко.
А началось с того, что отец, делая свой обычный вечерний обход, — он каждый вечер обходил посёлок, как бы итожа рабочий день и прикидывая дела на завтра, — однажды позвал с собой Алёшку и зашёл вместе с ним на лесхозовскую конюшню. «Василий Иванович, — попросил он конюха. — Научите сына хоть держаться на коне. Парень, можно сказать, в деревне живёт, а коня не знает… Пригодится когда- нибудь…»
Лесхоз был придан будущему техникуму как опытное хозяйство, и просьбу директора Василий принял как приказ. В лошади он не отказывал Алёшке, но в том, как выводил он из стойла директорскую Майку, как молча и хмуро затягивал на седле подпруги, как выходил на двор с метлой, когда Алёшка появлялся у конюшни, во всём он чувствовал сдерживаемую неприязнь Василия.
В то утро, когда Василий в первый раз подсадил его на коня, он понял, что конюх его не любит. Он вложил ремешок повода ему в руки, сказал: «Натянешь — в рысь пойдёт. Надо остановить — повод ослабь, голосом прикажи… — Он поглядел мимо Алёшки, с убеждённостью добавил: — Остальное к заднице приложится…» Скупым движением отряхнул рукава своей застиранной рубахи с чёрными заплатами на локтях, пошёл починять снятую с колёс телегу. На обиженный вид Алёшки, на его негодующий взгляд, которым он пытался пронзить Василия, Василий попросту не обратил внимания.
Алёшка не мог не видеть, что Василий в деле строг. Он даже лесника Красношеина не пускал в конюшню. «Обожди, Леонид Иванович, — говорил он твёрдо. — Сам коня выведу». И лесник покорялся, ожидал на дворе, принимал лошадь из рук конюха.
Порядки, заведённые Василием, Алёшка знал. Тем с большим удовлетворением входил он в конюшню, понимая, что Василий не решится остановить его, шагал по чистым, скоблёным половицам, гладил лошадиные морды, подносил к их осторожным губам кусочки хлеба и сахар. Это была своего рода месть Василию за его молчаливую неприязнь.
Алёшка был далёк от того, чтобы посвящать Юрочку в сложность своих отношений с Василием. Он знал, что в лошади ему не откажут, и вошёл в конюшню с твёрдостью хозяина, похлопывая прутиком по штанине.
— Василий Иванович, нам бы лошадок! — сказал он не своим обычным, замирающим от смущения, голосом, а голосом чужим, громким и небрежным.
Василий сидел на чураке, в фартуке, чинил хомут. Он поднял от работы голову, внимательно поглядел на Алёшку, на чистенького, похожего на молодого гусачка, Юрочку. Не выпуская из рук шила и кривой иглы с чёрным хвостом дратвы, он ещё некоторое время шил, стягивая залоснённую кожу хомута. Потом снял хомут с колен, приставил к стене, молча пошёл выводить Майку. На дворе он закинул ей на шею повод, с руки сбросил на жердину седло, пошёл обратно в конюшню. Алёшка наблюдал каждое движение Василия, в каждом его движении видел скрытый недобрый знак и всё-таки, перебарывая робость, с той же небрежностью в голосе сказал:
— Нам бы, Василий Иванович, ещё лошадь…
Василий приостановился.
— Лошадей, хозяин, нету! — Он взял метлу, шаркая, стал обметать порожек.
Алёшке легче было бы провалиться сквозь землю, чем вот так, глупо и жалко, стоять перед Юрочкой. Он не смел поднять глаз.
— Вахлак твой конюх! — сказал Юрочка, он с осторожностью гладил золотистую Майкину шею. — Пёс с ним. На одной укатим!..
Часа через два, разгорячённые и взбудораженные, они привели Майку на двор. Алёшка сорвал у изгороди пук травы, на ходу, как после жаркой работы, отирал пропахшие лошадиным потом руки. Василий молча принял лошадь, ладонью отёр её мокрый потемневший пах, не отнимая руки от широкой Майкиной шеи, тяжело посмотрел прямо ему в глаза. Алёшка в замешательстве отступил от Василия, заторопил Юрочку к воротам. Но Юрочка вежливо остановил его.
— Подожди. Так оставить это нельзя, — сказал он и подошёл к Василию. — Вы, собственно, чем недовольны? — спросил он. — Лошадь — не машина, она должна потеть! — Глаза Юрочки смотрели холодно, на ярких красивых губах стыла усмешка.
Василий повернулся к Юрочке спиной, молча отстегнул подпруги, повёл Майку в поводу к конюшне.
— Вахлак. Ни на грамм вежливости!..
— Пойдём, пойдём!.. — звал Алёшка. Он чуть не плакал от обиды. Василий испортил ему хороший день.
— Ты не очень-то перед ним, — советовал Юрочка. — Твоё дело сторона. Взял конягу — и всё тут!.. Покажи мотоцикл! — вдруг сказал он, и Алёшка постепенно успокаиваясь, повёл Юрочку в гараж. Мотоцикл стоял на цементном полу, вызывающе поблёскивал металлом.
Юрочка опасливо сжал пальцами резиновую рукоять руля, как бы между прочим спросил у хлопотавшего у полуторки шофёра Гриши:
— Он в самом деле на мотоцикле ездит?
— Алёшка-то? Умеет! — сказал Гриша. — И на моей руль крутит!.. — Он гулко ударил по раскрытому
