опасались не знающих пощады партизан, но раз в две или три недели переправа прогибалась под тяжестью артиллерийских батарей, а иногда по ней проносился конный посыльный в сопровождении драгун. Местные ходили по мосту редко, поскольку немногие могли позволить себе внести назначенную за переправу плату да еще рисковать жизнью ради сомнительного удовольствия испытать на себе враждебность обоих гарнизонов. Война казалась далекой, и солдаты на стенах предпочитали мечтать о женщинах, а не выискивать врага, спускающегося козьей тропой с холмов в еще погруженную во тьму долину к западу от форта Жозеф.
Капитан Ричард Шарп, командир легкой роты Южного Эссекского полка, в долину не спускался, а стоял со своей ротой на холме севернее форта. Ему поручили самое легкое задание — провести отвлекающий маневр, и это означало, что никому из его подчиненных не угрожала смерть. Предполагалось, что никто даже не должен быть ранен. Капитан был рад, хотя и понимал, что такое дело поручили роте не в качестве поощрения, а вследствие неприязненного отношения к нему лично со стороны Муна. Бригадир ясно дал это понять в тот же день, когда шесть рот поступили в его распоряжение, совершив переход из Лиссабона.
— Меня зовут Мун,— сказал он,— а за вами, капитан, закрепилась определенная репутация.
Встреченный подобным образом, Шарп не смог скрыть удивления.
— Репутация, сэр?
— Вы со мной не скромничайте.— Бригадир ткнул пальцем в значок с посаженным на цепь орлом. Орла этого Шарп и его сержант, Патрик Харпер, отбили у французов под Талаверой, и такой подвиг, как заметил Мун, не мог не создать человеку определенной репутации. — Мне героизм не нужен.
— Так точно, сэр.
— Войны выигрываются тем, что каждый делает порученное дело, исполняет обязанности. Это главное, а не геройские подвиги.— Бригадир был, несомненно, прав, хотя слышать такое от сэра Барнаби Муна, человека, прославившегося именно нестандартными приемами, было странно. Муну едва перевалило за тридцать, и в Португалии он находился чуть больше года, однако и за столь короткий срок генерал успел сделать себе имя. В сражении при Буссако он командовал батальоном и спас двух стрелков, промчавшись верхом через свой строй и зарубив саблей французов, схвативших его солдат. «Мои фузилеры чертовым лягушатникам не достанутся!» — объявил генерал, приведя стрелков в строй, а когда солдаты отозвались на это заявление приветственными криками, снял треуголку и раскланялся перед ними. Кроме того, Мун заслужил славу страстного игрока и большого охотника до прекрасного пола, а поскольку был не только богат, но и хорош собой, то и на этом поприще одержал немало громких побед. Лондон, как говорили знающие люди, стал гораздо более безопасным городом после того, как сэр Барнаби отбыл в Португалию, а вот в Лиссабоне вполне могло народиться с десяток детишек, которые, повзрослев, напоминали бы лихого англичанина сухощавым лицом, светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами. Короче говоря, в установленные регламентом рамки этот человек никак не вписывался, однако ж требовал того от Шарпа, и Шарп, надо признать, ничего не имел против.— Со мной, капитан, о своей репутации можете забыть,— сказал сэр Барнаби.
— Я постараюсь, сэр,— пообещал Шарп, за что удостоился хмурого взгляда, после чего Мун вообще перестал обращать на него внимание.
Джек Буллен, служивший у Шарпа лейтенантом, выразил мнение, что бригадир завидует.
— Не пори чушь, Джек,— ответил капитан на такое предположение.
— В любой драме, сэр,— глубокомысленно произнес Буллен,— есть место только для одного героя. Для двоих сцена слишком мала.
— А ты у нас знаток драмы, Джек?
— Я знаток всего, за исключением тех вещей, о которых вам известно,— заявил лейтенант, что вызвало у Шарпа смех. Скорее, полагал он, все дело было в том, что Мун разделял бытующее в офицерской среде предубеждение в отношении тех, кто поднялся с самого низу. Шарп вступил в армию рядовым, потом служил сержантом, а теперь был капитаном, и сей факт раздражал тех, кто видел в его успехе вызов установленному порядку. Что ж, как есть, так и есть. Шарп ничего не имел против. Он отвлечет противника, позволит остальным пяти ротам повоевать, а потом вернется в Лиссабон, к своему батальону. Через пару месяцев, когда в Португалию придет весна, они выйдут из-за оборонительной линии Торрес-Ведрас и погонят армию маршала Массены назад, в Испанию. Вот тогда все и навоюются, даже выскочки.
— Свет, сэр,— сказал сержант Харпер, лежавший рядом и всматривавшийся в долину.
— Уверен?
— Вот… снова. Видите?
У бригадира был с собой закрытый фонарь, открывая одну сторону которого он мог подавать невидимый для французов сигнал. Заметив очередную вспышку, Шарп повернулся к роте.
— Пора, ребята.
От них требовалось одно: показаться противнику. Не в строю, не развернувшись в шеренгу, а просто разбредясь по вершине холма, чтобы походить на партизан. Цель заключалась в том, чтобы заставить французов смотреть на север и пропустить неприятеля, подкрадывающегося с запада.
— И это все? — спросил Харпер. — Просто поболтаемся там и уйдем?
— Примерно так. Подъем, парни! Надо показаться лягушатникам! Пусть посмотрят на нас! — Небо уже посветлело, и темные силуэты достаточно ясно проступали на его фоне, чтобы французы их заметили. У офицеров в гарнизоне, конечно, были подзорные трубы, но Шарп приказал солдатам надеть шинели, скрывшие форму, и снять кивера, чтобы больше напоминать партизан.
— Может, стрельнем пару раз? — спросил Харпер.
— Не стоит их слишком беспокоить. Просто покажемся и посмотрим, что будет дальше.
— Но потом-то можно попалить?
— Когда они увидят других — да. Угостим лягушатников зеленым завтраком.
Рота Шарпа была уникальна в своем роде и отличалась от остальных уже тем, что, хотя большинство в ней носили красные мундиры британской пехоты, имелось и немало таких, кто был одет в зеленые куртки стрелкового полка. Случилось это из-за элементарной ошибки.
Отрезанные от своего полка во время отступления из Ла-Коруньи, стрелки самостоятельно пробились на юг, к Лиссабону, где их временно прикрепили к пехотному полку Южного Эссекса. Прикрепили, да так и оставили. Зеленые куртки, как их называли в армии, были вооружены винтовками. В глазах большинства винтовка всего лишь укороченный мушкет, но разница все же есть, и скрыта она в стволе. В стволе бейкеровского штуцера нарезаны семь дорожек, которые придают пуле вращение. Точность нарезного оружия намного выше, чем гладкоствольного. Мушкет легче и быстрее заряжается, но на расстоянии свыше шестидесяти шагов из него можно с равными шансами стрелять как с открытыми, так и с закрытыми глазами. Винтовка же бьет в три раза точнее. У французов их не было, поэтому стрелки Шарпа могли залечь на холме и стрелять в защитников форта, не опасаясь ответного огня.
— Вон и они,— сказал Харпер.
Пять легких рот наступали вверх по склону. В утренних сумерках красные мундиры казались черными. С собой солдаты несли короткие лестницы. Работа их ждала тяжелая. Перед фортом находился сухой ров, и расстояние от дна рва до парапета составляло по меньшей мере десять футов. К тому же верх парапета был утыкан острыми кольями. Красномундирникам предстояло пересечь ров, установить лестницы между кольями и подняться под мушкетным огнем противника. Мало того, их мог встретить и артиллерийский огонь. Французские пушки были, конечно, заряжены, но вот только чем? Ядрами или картечью? Если картечью, то атакующие могли понести тяжелые потери уже после первого залпа. Потери от ядер были бы значительно меньше. Впрочем, Шарпа это уже не касалось. Он шел по вершине холма, привлекая к себе внимание французов, которые — вот же чудо! — до сих пор не заметили, что с запада к форту приближаются четыре сотни солдат!
— Ну же, парни, давайте,— пробормотал Харпер, обращаясь не ко всем атакующим, а только к легкой роте 88-го полка, коннахтским рейнджерам.
Шарп отвернулся. Ему почему-то вдруг втемяшилось в голову, что если он будет наблюдать за приступом, то атака сорвется. Глядя на реку, Шарп считал понтоны, выглядевшие темными тенями в стелющемся над водой тумане. Сосчитать понтоны и повернуться только после выстрела. Понтонов оказалось тридцать один, то есть по одному на каждые десять футов реки, ширина которой составляла
