могла долго, по крайней мере, до тех пор, пока слуги не проболтаются.
Взгляд ее прошелся по его потрепанной форме и замер, зацепившись за саблю. Глаза расширились.
— Я был занят прошлой ночью. Ходил за письмами. Помнишь их?
Снова кивок.
— Но теперь я их вернул. Отдал мистеру Уэлсли. А он их сжег.
Она опустила простыню примерно на дюйм и поблагодарила его намеком на улыбку. Сколько ж ей лет? Двадцать два? Двадцать три? Так или иначе, еще молода. Молода и красива. По крайней мере, недостатков Шарп еще не обнаружил.
— Есть ведь и другие письма, не так ли, дорогуша?
Она едва заметно повела бровью, когда он назвал ее
«дорогушей», и качнула головой.
Шарп вздохнул.
— Да, дорогуша, я британский офицер, но не тупица. Знаешь, что значит «тупица»?
Кивок.
— А раз так, то позволь рассказать тебе кое-что. Генри Уэлсли написал тебе много писем, писать которые ему бы не следовало, а ты их все сохранила. Да-да, дорогуша, сохранила. Потом большую их часть забрал твой сутенер, верно? Он собирался их продать, а денежками поделиться с тобой, да только его убили. Знаешь, кто его убил?
Она покачала головой.
— Священник. Отец Монсени.
Она снова вскинула брови.
— Потом отец Монсени убил человека, которого послали, чтобы выкупить их, а прошлой ночью попытался убить и меня. Да только я из другого теста. Ну вот. Теперь у него нет писем и нет газеты, где он их публиковал. И он очень-очень зол. А еще ему кое-что известно. Священник знает, что ты уничтожила не все письма. Что несколько у тебя еще осталось. Ты сохранила их на тот случай, если понадобятся деньги. Когда твоего сутенера зарезали, ты испугалась, прибежала к Генри и наврала ему с три короба. Сказала, что письма украли, что у тебя их больше нет. Но они есть, и они у тебя, дорогуша.
Она качнула головой, но получилось неубедительно.
— Не забывай, дорогуша,— продолжал Шарп,— что священник очень зол. Ему нужны письма. Так или иначе, печатный станок он добудет, но сначала ему понадобятся письма, верно? Он придет за тобой, Катерина. Придет с ножом. И разрежет твой миленький животик сверху донизу.
Простыня поползла выше, скрыв уже не только рот, но и нос.
— Думаешь, он тебя не найдет? Я ведь нашел. И я знаю, что письма у тебя.
На сей раз она никак не отреагировала и только смотрела на капитана огромными, широко открытыми глазами. В них не было страха. И Шарп понял почему. Катерина Бласкес познала силу и власть своей красоты и догадалась — этот человек не сделает ей ничего плохого.
— Так что, дорогуша, тебе нужно лишь сказать, где остальные письма, и мы на этом закончим.
Она медленно опустила простыню и несколько секунд молча и серьезно смотрела на Шарпа, очевидно обдумывая ответ. Потом нахмурилась.
— Скажите, что у вас с головой?
— С пулей встретился.
— Какая глупость, капитан Шарп.— Улыбка мелькнула и пропала. Голос у нее был густой, томный, с американским акцентом.— Пампе рассказывал мне о вас. Говорил, что вы опасный человек.
— Так и есть. Опасный. Очень.
— А вот и неправда.— Она улыбнулась ему и повернулась к тикавшим на полке часикам.— Еще и восьми нет!
— А ты хорошо говоришь по-английски.
Она откинулась на подушку.
— У меня мама американка. Папа — испанец. Они познакомились во Флориде. Слышали о Флориде?
— Нет.
— Это на юге Соединенных Штатов. Раньше была британская, но вам пришлось отдать ее испанцам после войны за независимость. Ничего особенного, кроме индейцев, рабов, солдат да миссионеров. Папа был капитаном в гарнизоне Сент-Огастена.— Она нахмурилась.— Если Генри узнает, что вы здесь, он сильно разозлится.
— Генри придет нескоро. Он сейчас работает с лордом Памфри.
— Бедняжка Пампе,— вздохнула Катерина.— Он мне нравится. Мы с ним много разговариваем. Отвернитесь.
Шарп подчинился, тем не менее скосил глаза и увидел ее в зеркальной дверце шкафа.
— И отойдите от зеркала.
Шарп снова повиновался.
— Теперь можете повернуться.— Катерина успела надеть голубой шелковый жакет, который зашнуровала до подбородка.— Когда принесут завтрак и воду, вам нужно будет подождать вон там.— Она указала на дверь возле шкафа.
— Пьешь воду на завтрак? — спросил Шарп.
— Вода для ванны.— Катерина потянула за ленточку, и где-то в глубине дома звякнул звонок.— Попрошу, чтобы растопили камин. Будете ветчину? Хлеб? Яйца? Цели, конечно, куры снеслись. Скажу, что проголодалась.— Она прислушалась — с лестницы донеслись тяжелые шаги. — Идите.
Шарп укрылся в крохотной комнатке, полностью занятой женскими вещами. На столе с зеркалом перемешались баночки с мазями, косметика и мушки. За зеркалом было окно. Погода прояснялась, и Шарп видел снимающиеся с якоря и идущие на север, к выходу из бухты, корабли. Армия пришла в движение. Он смотрел на корабли и думал, что его место там, с солдатами, мушкетами, пушками и лошадьми. Люди отправлялись воевать, а он здесь, в гостях у шлюхи…
Завтрак подали полчаса спустя. К этому времени в камине уже трещал огонь, а над ванной поднимались клубы пара.
— Слугам не нравится наполнять ванну,— сказала Катерина, усаживаясь на подушку,— слишком много работы, но я все равно моюсь каждый день. Сейчас вода слишком горячая, так что придется подождать. Поешьте пока.
Отказываться Шарп не стал. Он сидел на кровати, ел и задавал вопросы.
— Ты когда уехала из этой… как ее там… Флориды?
— В шестнадцать лет. Мама умерла. Отец сбежал еще раньше. Оставаться не хотелось.
— Почему?
— Жить во Флориде? — Она зябко повела плечами.— Жуткое место. Болота. Змеи. Аллигаторы. Индейцы.
— А как попала сюда?
— На корабле. Вплавь было бы далековато.
— Одна?
— Меня привез Гонсало.
— Гонсало?
— Тот, которого зарезали.
— Тот, что собирался продать письма?
Она кивнула.
— Он самый.
— И с тех пор ты работала с Гонсало?
Она опять кивнула.
— Да. В Мадриде, Севилье, теперь здесь.
— И везде одна игра?
— Игра?
