Офицер с сомнением покачал головой.
– Единственные англичане, которые здесь есть, это пленные или дезертиры. Ты лжешь.
Хейксвилл сплюнул на песок, пропитанный кровью обезглавленных пленников.
– Какой он дезертир! Офицеры не бегут из армии. Продают патент и отправляются домой, к мамочке. Говорю вам, сэр, он офицер. А тот, что с ним, сэр, чистый ублюдок! Жалко, что не сдох. И сдох бы под плетью, да за ним прислал генерал.
Упоминание о плети заставило Типу насторожиться.
– Когда это было? – перевел офицер вопрос султана.
– Как раз перед побегом, сэр. Спина у него, должно быть, до сих пор не зажила.
– И ты утверждаешь, что за ним посылал генерал? – недоверчиво спросил офицер.
– Так точно, сэр. Генерал Харрис. Тот, которому в Америке башку прострелили. Он отправил за ним полковника, а полковник Уэлсли, сэр, распорядился освободить Шарпа. Отменил наказание! – Хейксвилл и сейчас, похоже, не мог смириться с произошедшим. – Как такое возможно? Отменить законно назначенное наказание! Да где такое видано? Непорядок, сэр, непорядок. Такая армия ни на что не годится! Нет, сэр, ни на что.
Выслушав перевод, Типу отступил от перил и повернулся к Аппа Рао, служившему когда-то в армии Ост-Индской компании.
– Бывают ли среди британских офицеров случаи дезертирства?
– Я, ваше величество, о таких случаях не слышал, – ответил Аппа Рао, радуясь уже тому, что из-за тени султан не замечает его бледности. – Они имеют право продать патент и уйти в отставку, так что дезертировать им ни к чему.
Типу кивнул в сторону коленопреклоненного Хейксвилла.
– Этого верните в тюрьму. И передайте полковнику Гудену, чтобы ждал меня во Внутреннем дворце.
Стражники схватили сержанта и поволокли со двора.
– У него еще бибби с собой! – кричал Хейксвилл, хотя его больше никто не слушал. Из глаз спасенного катились слезы радости. У Бангалорских ворот он снова рухнул на колени и, устремив взгляд к безоблачному небу, прохрипел: – Спасибо тебе, мама! Спасибо тебе, потому что я никогда не умру!
Тела двенадцати казненных сбросили в наспех вырытую могилу. Войско вернулось в лагерь, а Типу, устроившись в паланкине под полосатым навесом, отправился в город. По пути он размышлял о том, что принесенная жертва оказалась не напрасной, потому что благодаря ей он узнал о присутствии в городе вражеских лазутчиков. Слава Аллаху, судьба определенно повернулась к нему лицом.
* * *
– Так ты думаешь, миссис Биккерстафф переметнулась к врагу? – в третий или четвертый раз спросил Шарпа Лоуфорд.
– Она переметнулась к нему под бочок, – невесело ответил Шарп, – но нам, думаю, поможет. – Он постирал две туники, свою и лейтенанта, и теперь проверял, высохла ли одежда. Ухаживать за формой в армии Типу было куда легче, чем в британской: не надо натирать белой глиной ремни и пояса, не надо драить ваксой сапоги, не надо пудрить волосы. Убедившись, что туники высохли, Шарп бросил Лоуфорду его и аккуратно натянул через голову свою, после чего повесил на шею золотой медальон. На левом плече туники красовался красный шнур – знак капральского достоинства. Не удостоенный такого отличия Лоуфорд недовольно поморщился.
– А если она нас выдаст?
– Тогда нас ждут большие неприятности. Но она не выдаст. Мэри – хорошая девушка.
Лейтенант пожал плечами.
– Как посмотреть. Тебя ведь обманула.
– Легко пришло – легко ушло, – подпоясывая тунику, ответил Шарп. Как и большинство местных солдат, он ничего под нее не надевал в отличие от Лоуфорд а, упорно носившего старые армейские бриджи. Головные уборы оба сохранили, сменив лишь кокарду Георга III на оловянный значок в виде поднятой лапы тигра. – Послушай, я сделал все, о чем ты меня просил, и Мэри пообещала найти этого Рави или как его там. Остается только ждать. Выпадет шанс сбежать – сбежим. Ты мушкет для проверки приготовил?
– Оружие у меня всегда в порядке, – с некоторой обидой ответил лейтенант, поднимая тяжелый французский мушкет.
– Господи, да за такое ружье тебя в настоящей армии под трибунал бы отдали. Дай сюда.
До проверки, которую сержант Ротье проводил ежедневно, оставалось еще полчаса, после чего они были свободны почти до вечера, когда наступало время заступать в караул у Майсурских ворот. Их смена продолжалась до полуночи, но Шарп знал, что сбежать из города в эту ночь не получится, – Майсурские ворота вели в лагерь, который, в свою очередь, надежно охранялся по всему периметру. Накануне он уже предпринял попытку выйти за них, но не успел сделать и двадцати шагов, как его остановили и, несмотря на медальон и капральский шнурок, вежливо, но твердо потребовали вернуться. Похоже, Типу держал город на замке.
– Мне Ваззи почистил, – сказал Лоуфорд, протягивая Шарпу мушкет. Вокруг казарм постоянно болтались мальчишки, готовые за малую плату на любую посильную работу. – Разумеется, я ему заплатил, – с достоинством добавил лейтенант.
– Хочешь, чтобы работа была сделана хорошо, сделай ее сам. Черт! – выругался Шарп, потому что пружина прищемила ему палец. – Ты только посмотри, какая здесь ржавчина! Чертовы французы, даже мушкет не умеют сделать как следует. То ли дело наши, бирмингемские. – Ворча, он ловко вынул пружину, ухитрившись не выронить спусковой механизм.
– И ты всегда так вот чистишь свой мушкет? – поинтересовался Лоуфорд, на которого дотошность и старательность Шарпа произвели сильное впечатление.
– Конечно! А как иначе? Впрочем, Хейксвиллу наплевать – он только снаружи и проверяет. Помнишь, ты за меня вступился из-за кремня? Сержант заменил его на простой камень, но я успел вовремя спохватиться. Хитер, да только есть и похитрее.
– Он заменил кремень? – изумился Лоуфорд.
– Точно. Форменная змеюка, этот наш Обадайя. Сколько ж ты заплатил Ваззи?
– Анну.
– Парнишка тебя ограбил. Не подашь пузырек с маслом?
Лоуфорд подал масло и прислонился к лохани, в которой Шарп стирал туники. Несмотря на очевидную неудачу миссии, он чувствовал себя как-то непривычно спокойно. Ему было приятно вот так, на равных, общаться с Шарпом. Многие офицеры избегали своих солдат, боясь их презрения и пряча настороженность за показным высокомерием. Лоуфорду казалось, что он уже никогда не сможет вести себя так, потому что в нем не осталось больше страха перед грубыми, жестокими парнями, составлявшими основу британской армии. Шарп избавил его от страха, показав, что грубость их есть скорее бездумная привычка, а жестокостью они прикрывают добросовестность и честность. Конечно, не все были честны, как не все были и грубы, но ведь подавляющее число офицеров считали рядовых скотами и относились к ним соответственно. Лоуфорд с завистью наблюдал за тем, как Шарп, очистив пружину от ржавчины, ловко вставляет ее на место с помощью отмычки.
– Лейтенант? – окликнул кто-то с другого края двора. – Лейтенант Лоуфорд?
– Сэр? – машинально откликнулся Лоуфорд, поднимаясь и поворачивая голову в сторону голоса. В следующую секунду он понял свою ошибку и побледнел.
Шарп выругался.
Полковник Гуден медленно подошел к британцам, потирая щеку.
– Лейтенант Лоуфорд? – вежливо осведомился он, – из тридцать третьего пехотного полка его величества?
Лоуфорд молчал.
Гуден пожал плечами.
– Офицеры – люди чести, не так ли, лейтенант? Будете и дальше лгать?
– Нет, сэр.
Француз вздохнул.
