здесь деремся. Из-за торговли.
Шарп состроил гримасу.
– Странно как-то, сэр, воевать из-за такого пустяка.
– Странно? – удивился Маккандлесс. – Ничего подобного. Без торговли нет богатства, а без богатства не может быть приличного общества. Без торговли, рядовой, мы были бы животными, копающимися в грязи. Ради торговли стоит воевать, хотя, видит Бог, мы так и не научились ценить тех, кто ею занимается. Мы чествуем королей, великих людей, восхищаемся аристократами, аплодируем актерам, осыпаем золотом художников, а иногда вознаграждаем даже солдат, но презираем купцов. Почему? Ведь это их, купцов, богатство крутит все колеса мира. Оно приводит в движение ткацкие станки, оно заставляет падать молоты, строит флоты, прокладывает дороги, кует железо, выращивает пшеницу и печет хлеб, возводит церкви, дома и дворцы. Без Бога и торговли не было бы ничего.
– Мне, сэр, торговля ничего хорошего не дала, – рассмеялся Шарп.
– Неужели? – Полковник улыбнулся. – А за что, по-вашему, стоит драться?
– За друзей, сэр. За собственную гордость. Мы должны показать, что лучше их.
– А за короля? За свою страну?
– С королем, сэр, я не знаком. Ни разу его не видел.
– Смотреть особенно не на что, но человек он вполне достойный, когда не сумасшедший. – Маккандлесс взглянул на Хейксвилла. – А он? Сумасшедший?
– Думаю, что да, сэр.
– Бедняга.
– Он еще и злой, – добавил тихо, чтобы его не слышал Хейксвилл, Шарп. – Наказать человека для него радость. Ворует, врет, насилует, убивает.
– А вы ничего такого не делали?
– Никогда не насиловал, сэр, а что касательно остального, то только по необходимости.
– Будем молиться, чтобы такой необходимости больше не возникало, – с чувством проговорил полковник и, свернувшись у стены, попытался уснуть.
Первые лучи солнца прокрались в темницу. В небе мелькнули летучие мыши, но скоро исчезли и они. А потом, как говорили пушкари, прокашлялось первое орудие. Обе воюющие стороны просыпались. Война продолжалась.
* * *
Первое ядро улетело в сторону низкой глиняной стены, прикрывавшей разрыв бруствера и удерживавшей воду в проходившем за ней рву. Стена была толстая, и снаряд, ударивший в нее уже на излете и в самое основание, всего лишь стряхнул осевшую на трещинах пыль.
Вслед за первым одно за другим просыпались и прокашливались остальные осадные орудия. Стволы пушек еще не прогрелись, а потому и выстрелы получались вялые – ядра едва долетали до цели. С городских стен противнику ответили несколько мелких пушек. Большие орудия Типу скрывал, приберегая их для штурма, а пушкарям разрешал попрактиковаться с маленькими, некоторые из которых стреляли чуть ли не горошинами. Осаждающим такой огонь никакого вреда причинить не мог, но даже звук канонады вселял в горожан уверенность в том, что они сопротивляются.
В то утро британцы били, на первый взгляд, кто куда. Огонь вели все батареи, но огонь был совершенно не скоординирован. Одни выбрали своей целью гласис, другие палили по башням. Примерно через час после рассвета британская артиллерия умолкла, и городская тут же последовала ее примеру. Полковник Гуден, наблюдавший за вражескими позициями через подзорную трубу с западной стены, хорошо видел возившихся у хобота лафета пушкарей-сипаев. Француз не сомневался, что крупные орудия противника уже наведены на выбранный для прорыва участок стены. Стволы прогрелись, так что вскоре следовало ожидать начала решающего удара. Он видел, как напрягаются артиллеристы, но не видел самой пушки, потому что амбразуру прикрывали наполненные землей плетеные корзины. Гуден молился за то, чтобы британцы клюнули на подброшенную Типу наживку и сосредоточились на самом слабом участке стены.
Полковник навел трубу на ближайшую батарею, расположенную в четырехстах ярдах от стены. Артиллеристы разделись по пояс – температура приближалась к девяноста градусам[4], влажность не давала дышать, а людям приходилось обращаться с очень тяжелым орудием. Восемнадцатифунтовая пушка весила около двенадцати тонн, и вся эта масса горячего металла при каждом выстреле отбрасывалась назад, людям всякий раз приходилось заново вытягивать ее на позицию. Вылетавший из пушки снаряд имел в поперечине чуть больше пяти дюймов, и промежуток между выстрелами составлял две минуты. Шпионы Типу уже сообщили, что в распоряжении генерала Харриса есть тридцать семь таких тяжелых орудий и еще два большего калибра, стреляющие двадцатичетырехфунтовыми снарядами. Гуден произвел несложный подсчет. Получалось, что каждую минуту на городскую стену обрушивалось бы триста пятьдесят фунтов летящего с огромной скоростью металла. И это без учета огневой мощи десятка гаубиц и нескольких дюжин двенадцатифунтовых орудий, которые могли бы обстреливать стену по обе стороны от выбранного генералом Харрисом места.
Гуден знал, что решающий момент приближается, и первый же выстрел покажет, удалась или нет уловка Типу. Ожидание, казалось, длилось целую вечность, и наконец одна из батарей демаскировала орудие, и металлическая громадина выбросила из жерла язык дыма длиной в пятьдесят ярдов. Звук долетел через полсекунды, но Гуден уже знал, куда попадет ядро.
Британцы заглотили наживку. Их путь вел в западню.
Открыли огонь и остальные осадные орудия. На мгновение громовой раскат заполнил небо вместе со стаями встревоженных птиц. Промчавшись над выжженной равниной и рекой, снаряды ударили в забральную стену, соединявшую два участка гласиса. Стена продержалась десять минут, после чего восемнадцатифунтовое ядро пробило ее навылет, и вода из внутреннего рва устремилась в Кавери. Сначала это был тонкий, чистый ручеек, но потом не выдержавшая давления глина рассыпалась, стена рухнула, и к реке ринулся уже неудержимый мутный поток.
Обстрел прекратился, но ненадолго, ровно настолько, чтобы артиллеристы взяли прицел повыше и приступили к бомбардировке открывшегося после падения стены бастиона. Орудия били по основанию, и каждое попадание отдавалось дрожью во всех древних укреплениях, и каждое ядро выбивало из них несколько кирпичей. Текла вода, снаряды упрямо молотили по цели, и взмокшие пушкари трудились без остановки.
Пушки били весь день, и весь день стонала старая стена. Артиллеристы целили в основание, чтобы при обрушении получилась горка мусора, по которой идущие на штурм солдаты могли бы подняться к бреши.
К ночи стена еще стояла, хотя у основания ее уже появилась глубокая выбоина. Ночью британцы стреляли немного и только картечью, чтобы не дать осажденным заложить каверну, но в темноте удержать прицел трудно, и снаряды уходили в сторону, а утром взявшие в руки подзорные трубы британцы обнаружили, что выбоину заткнули заполненными землей плетеными габионами и вязанками хвороста. Пара пущенных в цель снарядов разметала дерево и землю, после чего артиллерия методично продолжила начатое накануне. Пространство между акведуком и рекой затянул туман порохового дыма, и уже в полдень крики британцев возвестили о полном падении стены.
Она рассыпалась медленно, взметнув облако пыли столь густое, что поначалу оценить степень повреждений не представлялось возможным, но потом налетевший ветерок рассеял пыль, разогнал дым, и все смогли увидеть брешь. В оштукатуренной стене зияло отверстие в двадцать ярдов шириной, заполненное грудой мусора, по которой человек, не обремененный ничем, кроме мушкета, штыка и патронташа, мог бы вскарабкаться без особых затруднений.
И все же орудия не умолкали. Теперь артиллеристы старались уменьшить уклон образовавшейся преграды. Несколько ядер срикошетили во внутреннюю стену, и Гуден даже испугался – уж не собираются ли британцы проделать брешь и в ней. Но пушкари быстро рассеяли его опасения, установив прицел пониже и частично перенеся огонь на выступающие участки по обе стороны от проема.
В полумиле от Гудена, на другом берегу реки, генералы Харрис и Бэрд рассматривали брешь в подзорные трубы. Лишь теперь у них появилась возможность лично увидеть новую, внутреннюю стену.
– Не такая уж она и высокая, – прокомментировал Харрис.
– Будем надеяться, что ее не закончили, – проворчал Бэрд.
