поскольку моя фотография не появлялась регулярно в разделе спортивных новостей.
— Вот как все это выглядит, — сказал Марино, закрывая меню. — Джейсон Стори уверен в том, что Сьюзан была бы жива, если бы работала в другом месте. И, возможно, он прав. Ко всему прочему он еще и неудачник — этакий эгоцентричный кретин, который считает, что кругом все во всем виноваты. На самом деле он, скорее всего, больше виноват в смерти Сьюзан, чем кто-либо другой.
— Намекаете на то, что это он убил ее? Подошла официантка, и мы сделали заказ. Жареного цыпленка с рисом для Марино и сосиску с соусом «чили» по-еврейски для меня, плюс две диет-соды.
— Я не говорю, что Джейсон застрелил свою жену, — тихо сказал Марино. — Но он способствовал тем обстоятельствам, которые повлекли ее убийство. Оплата счетов лежала на Сьюзан, и на нее постоянно давили финансовые проблемы.
— Ничего удивительного, — сказала я. — Ее муж только что потерял работу.
— Лучше бы он потерял вкус к роскошным покупкам. Через пару недель после того, как его уволили, этот тип идет и покупает себе на семьсот долларов лыжного снаряжения и отправляется в Уинтергрин на выходные. До этого он приобрел себе кожаную куртку за двести долларов и велосипед за четыреста. И вот Сьюзан работает в морге как не знаю кто, а потом приходит домой и ее ждут счета, оплатить которые с ее зарплатой просто фантастика.
— Я и понятия не имела, — сказала я. Неожиданно представив Сьюзан, сидевшую за рабочим столом, я почувствовала, как у меня сжалось сердце. Она традиционно изо дня в день проводила час обеденного перерыва у себя в офисе, иногда я заходила к ней поболтать. Я вспомнила ее обыкновенные кукурузные чипсы, наклейки на ее бутылочках с содовой. Мне казалось, она всегда ела и пила только то, что приносила из дома.
— Любовь Джейсона тратить деньги, — продолжал Марино, — и привела к тому, что вам сейчас из-за него приходится терпеть все это. Он льет на вас всякую грязь каждому встречному-поперечному, потому что вы — доктор-юрист-босс, разъезжающий на «мерседесе» и живущий в большом доме в Уиндзор-Фармз. Я полагаю, этот придурок считает, что, если ему как-то удастся обвинить вас за то, что случилось с его женой, ему от этого станет легче, может, и компенсацию получит.
— Пусть трудится до посинения.
— Не сомневайтесь.
Подоспели наши диетические напитки, и я переменила тему разговора.
— Утром я встречаюсь с Дауни. Марино перевел взгляд на телевизор над стойкой бара.
— Люси займется АСИОП. И потом мне нужно будет что-то решать с Беном Стивенсом.
— Вам бы следовало от него отделаться.
— Вы представляете себе, насколько нелегко уволить государственного служащего?
— Говорят, проще уволить Иисуса Христа, — сказал Марино. — И все-таки нужно от него как-то избавляться.
— Вы с ним беседовали?
— Да, конечно. В его глазах вы высокомерная, тщеславная и странная. Работать с вами — тоска смертная.
— Он действительно сказал нечто подобное? — удивленно воскликнула я.
— Суть была такая.
— Надеюсь, кто-то занимается проверкой его финансов. Будет любопытно узнать, делал ли он в последнее время какие-нибудь крупные вклады. Сьюзан не могла оказаться в одиночестве.
— Я согласен с вами. Думаю, что Стивенсу многое известно, и он сейчас как сумасшедший заметает следы. Кстати, я наводил справки в банке Сьюзан. Один из кассиров помнит, как она вносила три с половиной тысячи долларов наличными. Двадцатки, пятидесятки и сотенные билеты, которые она принесла в своем кошельке.
— А что Стивенс говорил по поводу Сьюзан?
— Говорил, что довольно плохо знал ее, но у него было впечатление, что у вас с ней какой-то конфликт. Другими словами, он подтверждает то, о чем говорится в новостях.
Принесли нашу еду, но я смогла впихнуть в себя лишь маленький кусочек того, что было на блюде, настолько я была вне себя.
— А что Филдинг? — спросила я. — Он тоже считает, что со мной ужасно тяжело работать? Марино вновь отвел глаза.
— Он говорит, вы слишком много суетитесь, много дергаетесь, и он никак не может вас раскусить.
— Я брала его на работу не для того, чтобы он меня раскусывал, и по сравнению с ним я, разумеется, больше суечусь. Филдинг уже давно потерял интерес к судебной медицине. Он свою энергию тратит в спортзале.
— Док, — Марино посмотрел мне в глаза, — вы дергаетесь не только по сравнению с ним, и понять вас не может большинство людей. Вы не тот человек, у которого все чувства написаны на лице. Вы вообще можете сойти за бессердечного человека. В вас настолько трудно разобраться, что тем, кто вас не знает, кажется, что вас ничем не проймешь. Меня о вас спрашивают и полицейские, и адвокаты. Они хотят узнать, что вы из себя представляете, как вам удается то, чем вы занимаетесь ежедневно. Они представляют вас человеком, у которого ни с кем не может быть близких отношений.
— И что же вы им на это говорите? — поинтересовалась я.
— Ни черта.
— Вы закончили свой психоанализ, Марино?
Он закурил сигарету.
— Послушайте. Скажу вам кое-что такое, что может вам не понравиться. Вы всегда были этакой сдержанной деловой дамой — вы не спешили допускать к себе кого бы то ни было, но как только кто-нибудь удостаивался этой чести, то у этого человека появлялся Друг до гроба, и вы были готовы сделать для него все, что угодно. Но в последний год вы изменились. После гибели Марка вы словно отгородились бесчисленными стенами. Тем из нас, кто знал вас достаточно хорошо, показалось, словно температура в комнате вдруг упала с двадцати до двенадцати градусов. Думаю, вы даже не заметили, как это произошло.
И сейчас никто не испытывает к вам такой симпатии. Возможно, на вас даже немного обижаются, потому что люди чувствуют по отношению к себе некоторое пренебрежение. А может быть, они никогда и не испытывали к вам симпатии. Может, им просто все равно. В отношениях с людьми многое зависит от того, чувствуете вы себя хозяйкой положения или загнаны в угол, и они используют ваше положение так, как им удобнее. И если их с вами ничего не связывает, им становится гораздо проще урвать что-нибудь для себя, совершенно не заботясь о том, что случится с вами. Вот в таком положении вы сейчас и оказались. Многим очень давно хотелось вашей крови.
— Я не собираюсь истекать кровью. — Я оттолкнула тарелку.
— Док, — он выпустил дым, — вы уже кровоточите. А здравый смысл подсказывает мне, что, если, плавая с акулами, начал кровоточить, вылезай из воды к чертовой матери.
— Мы можем на пару минут как-нибудь обойтись без избитых фраз?
— Послушайте. Я могу сказать то же самое по-португальски или по-китайски, но вы же не станете меня слушать.
— Если по-португальски или по-китайски, обещаю послушать. Даже если вы все же решите говорить по-английски, то, пожалуй, послушаю.
— Подобными замечаниями вы вряд ли завоюете себе симпатии. Именно об этом я и говорил.
— Я же сказала это с улыбкой.
— Мне доводилось быть свидетелем того, как вы с улыбкой производили вскрытие.
— Ничего подобного. Не с улыбкой, а со скальпелем.
— Иногда между ними нет большой разницы. Я видел, как вы своей улыбкой наносили раны защитникам.
— Если я такой жуткий человек, как же мы с вами оказались друзьями?
— Потому что я отгородился еще большим количеством стен, чем вы. Суть в том, что я ловлю белок среди деревьев, а вы плаваете среди акул. И те и другие норовят нас укусить.
