тут изменить. Он сказал, что все это ему было уготовано с самого начала и он уже смирился с неизбежностью своей смерти. Он заявил, что готовится к ней и предпочитает, чтобы я перестал предпринимать какие-либо действия. Затем он попросил меня, чтобы я больше не звонил и не приходил к нему.
— Но ведь он не уволил вас.
Грумэн зажег свою трубку, сделанную из корня верескового дерева, и затянулся.
— Нет. Он просто отказывался от встреч со мной и от телефонных разговоров.
— По идее, один этот момент должен был обеспечить приостановление исполнения решения до определения правомочности, — сказала я.
— Пробовал. Перепробовал все до молитв к Господу. Суд принял блестящее решение — Ронни не просил, чтобы его казнили. Он лишь заявил, что ждет своей смерти, и ходатайство было отклонено.
— Раз вы не общались с Уодделом в течение нескольких недель до его казни, то как вы узнали про Дженнифер Дейтон?
— Во время нашей последней беседы с Ронни он обратился ко мне с тремя последними просьбами. Первая заключалась в том, чтобы я позаботился о публикации в газете за несколько дней до казни написанных им размышлений. Он отдал их мне, а я договорился с «Ричмонд таймс-диспетч».
— Я читала их, — вставила я.
— Вторая его просьба — я привожу дословно — была: «Сделайте все возможное, чтобы с моим другом ничего не случилось». И я поинтересовался, о каком друге он говорит, и — вновь дословно — он ответил: «Если вы хороший человек, позаботьтесь о ней. Она никому не сделала плохого». Он дал мне ее имя я попросил позвонить ей только после его смерти. Я должен был позвонить и сказать ей, как много она для него значила. Разумеется, я не стал буквально выполнять эту просьбу. Я попробовал сразу же дозвониться до нее, потому что понимал, что теряю Ронни, и чувствовал, что здесь было что-то не так. Я надеялся, что она сможет чем-то помочь. Если они, например, переписывались, то, возможно, она могла бы мне что- нибудь рассказать.
— И вы дозвонились до нее? — спросила я, вспоминая, как Марино говорил мне, что Дженнифер Дейтон была две недели во Флориде в районе Дня благодарения.
— Никто не подходил к телефону, — ответил Грумэн. — Я пробовал дозвониться в течение нескольких недель, а потом, признаться, закрутился — то времени нет, то здоровье, то праздники, то проклятая подагра. Все что-то отвлекало. Я не звонил Дженнифер Дейтон до смерти Ронни, но после его смерти я уже должен был, в соответствии с его просьбой, передать ей, что она для него значила, и так далее.
— Когда вы до этого пытались звонить ей, — спросила я, — вы не оставляли ей сообщений на автоответчике?
— Он не был включен. Что вполне разумно. Зачем ей по возвращении прослушивать полтысячи сообщений от тех, кто не в состоянии принять решение, пока не познакомится со своим гороскопом. А если бы она в свою очередь оставила сообщение о том, что будет отсутствовать в течение двух недель, то это послужило бы превосходной приманкой для воров.
— И что же было, когда вы наконец до нее дозвонились?
— Тогда-то она мне и поведала об их восьмилетней переписке и о том, что они любили друг друга. Она заявила, что никто и никогда не узнает правды. Я поинтересовался, что она имела в виду, но она не стала мне говорить и положила трубку. В конце концов, я написал ей письмо, в котором просил поговорить со мной.
— Когда вы написали это письмо? — спросила я.
— Дайте-ка вспомнить. На следующий день после казни. Я думаю, это было четырнадцатого декабря.
— И она вам ответила?
— Да, и что интересно — по факсу. Я не знал, что у нее был факс, а номер моего факса был на листе бумаги. У меня есть копия ее факса, если вы хотите взглянуть.
Он порылся среди толстых папок и других бумаг на своем столе. Найдя нужную папку, он полистал ее и вытащил оттуда факс, который я тут же узнала. «Да, д согласна, — было написано в нем, — но слишком поздно, поздно, поздно. Лучше вам приехать сюда. Как же все плохо!» Интересно, подумала я, что бы сказал Грумэн, если бы узнал, что ее послание к нему было воспроизведено с помощью усилителя изображения в лаборатории Нилза Вэндера.
— Вы знаете, что она имела в виду? Что «слишком поздно» и почему «все плохо»?
— Понятно, что слишком поздно было предотвратить казнь Ронни, поскольку она уже произошла четырьмя днями раньше. Я не уверен, что знаю насчет того, что было плохо, доктор Скарпетта. Понимаете, я довольно долгое время чувствовал, что с делом Ронни творилось что-то неладное. Мы с ним так и не достигли взаимопонимания, и уже только одно это является странным. Обычно взаимосвязь бывает довольно тесной. Я — твой единственный защитник от системы, которая хочет твоей смерти, единственный, кто работает на тебя в системе, которая на тебя не работает. Но с первым адвокатом Ронни держался настолько отчужденно, что тот счел это дело безнадежным и отказался от него. Позже, когда подключился я, Ронни по-прежнему не шел на сближение. Это вселяло чувство безысходности. Стоило мне только подумать, что он начинает доверять мне, как тут же вырастала стена. Он вдруг поспешно замолкал и чуть ли не покрывался испариной.
— Он казался напуганным?
— Напуганным, подавленным, иногда озлобленным.
— Вы допускаете, что с его делом могла быть связана какая-то тайна, о которой он, возможно, рассказал своей подруге в одном из писем?
— Не знаю, что было известно Дженнифер Дейтон, но, подозреваю, что что-то было.
— Уоддел называл ее «Дженни»?
Грумэн вновь взял в руки зажигалку.
— Да.
— Он когда-нибудь упоминал роман под названием «Парижская форель»?
— Интересно, — на его лице появилось удивление, — я забыл про это, но во время одной из наших бесед несколько лет назад мы с Ронни разговаривали о книгах и его стихах. Он любил читать и советовал мне прочесть «Парижскую форель». Я сказал ему, что уже читал этот роман, но поинтересовался, почему он рекомендовал мне его. Он еле слышно произнес: «Потому что именно так все и происходит, мистер Грумэн. И невозможно что-либо изменить». В то время я понял это так, что ему, черному, приходится противостоять системе, управляемой белыми, и никакие мои ухищрения не способны изменить его судьбу даже при пересмотре дела.
— Это по-прежнему остается вашей интерпретацией?
Он молча посмотрел на клуб ароматного дыма.
— Пожалуй, да. А почему вас так интересует список рекомендуемой Ронни литературы? Он посмотрел мне в глаза.
— 'Парижская форель' лежала у Дженнифер Дейтон возле кровати. В книжке оказалось стихотворение, которое, я думаю, написал для нее Уоддел. Это не существенно. Просто интересно.
— Существенно, иначе вы бы об этом не спросили. Вы считаете, что Ронни, вероятно, посоветовал прочесть роман ей по тем же самым причинам, что и мне. Ему казалось, что он похож на его историю. И это возвращает нас к вопросу о том, что же он мог рассказать мисс Дейтон. Другими словами, какую его тайну она унесла с собой?
— И какие же у вас мысли на этот счет, мистер Грумэн?
— Я думаю, скрывались какие-то злостные нарушения и волею судьбы Ронни оказался посвященным в то, что происходило. Возможно, это связано с тюремными порядками, с процветающей там коррупцией. Жаль, хотелось бы знать.
— Но зачем что-то скрывать перед смертью? Почему бы не рискнуть и не рассказать обо всем?
— Это было бы, пожалуй, самым логичным из всего, что можно придумать. И вот теперь, когда я терпеливо и красноречиво ответил на ваши пытливые расспросы вам, может быть, удастся лучше понять, почему я так ревностно выяснял о возможных нарушениях в отношении Ронни до его казни. Возможно, вы теперь лучше поймете, почему я являюсь таким страстным противником смертной казни, считаю ее
