— Если бы только в игры, — ответила я, убирая свою ладонь из его. — Она пыталась убить меня.
— Это тоже пока только твои предположения.
— Которые полностью подтвердились после нескольких телефонных звонков.
— Доказательств нет, и я сомневаюсь, что нам удастся их раздобыть.
— Надо найти ее машину.
— Хочешь, поедем сейчас к ее дому?
— Да. Только мою машину еще не подогнали, — сказала я.
— У меня есть машина.
— А распечатку улучшенного изображения отметины с тела Эмили ты привез?
— Она лежит в моем портфеле. Я смотрел, но ничего так и не увидел. — Уэсли пожал плечами и поднялся. — Просто размазанная клякса. Ну добавили туда до черта оттенков серого, стала она чуть насыщенней, чуть более четкой, но все равно так кляксой и осталась.
— Бентон, нам надо что-то предпринять.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и сжал губы — он обычно так делал, когда решался на что-то, к чему относился скептически.
— Для этого мы и здесь, Кей. Мы здесь, чтобы что-то предпринять.
В прокате он взял темно-красный «ниссан-максима». Выйдя на улицу, я сразу ощутила скорое приближение зимы, особенно здесь, в горах. Я села в машину, зябко поеживаясь, хотя отчасти винить в этом следовало не холод, а нервы.
— Кстати, как твои рука с ногой? — спросила я.
— Практически как новенькие.
— Надо же, какие чудеса — до того случая они у тебя особо новенькими не были.
Он рассмеялся от неожиданности — видимо, я не казалась сейчас склонной к юмору.
— У меня появилась еще кое-какая информация по нашей клейкой ленте, — сказал он. — Мы решили проверить, не работал ли кто-нибудь из местных на «Шаффорд Миллс» в то время, когда ее изготовили.
— Отличная мысль, — кивнула я.
— Был там такой начальник цеха — Роб Келси. Он жил тогда в Хикори, но пять лет назад вышел на пенсию и переселился в Блэк-Маунтин.
— Он все еще живет тут?
— К сожалению, он умер.
«Черт!» — подумала я.
— И что о нем известно?
— Белый, умер в возрасте шестидесяти восьми лет от инфаркта. В Блэк-Маунтин жил его сын, из-за чего он, видимо, сюда и переехал. Сын все еще здесь.
— А адрес его есть?
— Узнаем. — Он пристально посмотрел на меня.
— Как его зовут?
— Так же, как отца. Сейчас сразу за поворотом будет дом Стайнеров. Смотри, какая в озере вода черная — как смола.
— Да, правда. Эмили ни за что бы не пошла там ночью. Ты же сам это понимаешь. А рассказ Крида — только лишнее тому подтверждение.
— Я и не спорю. Я и сам бы не решился выбрать такую дорогу.
— Бентон, ее машины не видно.
— Возможно, ее нет дома.
— Смотри-ка, автомобиль Марино на месте.
— Это еще не значит, что они дома.
— Но и не исключает обратного.
Уэсли промолчал.
Я чувствовала, что Дениза там, внутри, за освещенными окнами. Не знаю почему, не знаю как, но я ощущала ее присутствие, и она тоже наверняка ощущала мое, хотя, возможно, и не осознавала этого.
— Как ты думаешь, что там происходит? — спросила я.
— Ну а сама-то ты как считаешь? — ответил он тоном, не оставлявшим сомнений в том, что он имел в виду.
— Ну, знаешь! Легче легкого сразу решить про двух людей, что они занимаются сексом.
— Легко решить, потому что легко сделать.
Его слова задели меня: мне бы хотелось от него более глубокого взгляда на вещи.
— От тебя я такого не ожидала.
— Зато ожидать такого от них вполне закономерно. Вот что я имел в виду.
Слова Уэсли меня не убедили.
— Кей, мы ведь не о наших отношениях сейчас говорим, — добавил он.
— У меня и в мыслях не было сравнивать.
Однако он знал, что я говорю неправду. Теперь я понимала ясно как никогда, почему заводить служебные романы неразумно.
— Надо возвращаться. Пока мы больше ничего не можем сделать, — сказал он.
— Но как же мы выясним насчет ее машины?
— Займемся этим утром. Кое-что мы уже узнали — сейчас никакой машины со следами аварии у дома нет.
На следующий день, в воскресенье, меня разбудил колокольный звон, и я пыталась понять, доносится ли он из маленькой церквушки, на кладбище которой лежала Эмили. Бросив взгляд на свои наручные часы, я решила, что вряд ли — они показывали начало десятого, а служба начиналась только в одиннадцать. Хотя вообще-то я не очень разбиралась в особенностях пресвитерианского богослужения.
Уэсли спал на той стороне кровати, которую я обычно занимала сама. Пожалуй, это было единственным, что мешало нам в постели. Мы оба привыкли выбирать половину, удаленную от двери или окна, через которые кто-нибудь мог проникнуть внутрь. Можно подумать, несколько футов матраса оказались бы решающим преимуществом и позволили бы вовремя дотянуться до оружия. Пистолет Бентона и мой револьвер лежали на наших прикроватных столиках, и скорее всего, заберись сейчас кто-нибудь в номер, мы с Уэсли попросту перестреляли бы друг друга.
Шторы горели, словно абажур на яркой лампе, — на улице сияло солнце. Я заказала в номер кофе и спросила портье о своей машине. Тот заверил меня, что она уже в пути. Чтобы не отвлекаться на обнаженные плечи и руки Уэсли, покоившиеся поверх скомканного покрывала, я села за стол спиной к кровати, достала привезенную им распечатку, несколько монет и лупу и приступила к работе. На первый взгляд казалось, что Уэсли прав и в лаборатории на этом размытом пятне всего лишь увеличили число оттенков серого. И все же чем больше я вглядывалась в эту отметину, оставленную каким-то окислившимся предметом на ягодице девочки, тем яснее на пятне проступали какие-то контуры.
Наиболее темная область изображения, имевшего форму неправильного круга, была смешена от центра в сторону. Сказать, в какую именно, я не могла — непонятно, где здесь верх, а где низ. Контур области напоминал силуэт утки или какой-то другой птицы — полукружие головы и выступ, похожий на большой клюв. Но это не мог быть орел с реверса двадцатипятицентовой монеты — рисунок заполнял добрую четверть всего изображения. Сзади в шее «птицы» имелась небольшая выемка.
Взяв со стола четвертак, который я использовала для сравнения, я задумчиво покрутила его в пальцах. Я смотрела, как он поворачивается то одной стороной, то другой, и вдруг поняла. Решение оказалось таким простым и очевидным, что у меня дух перехватило. Предмет, начавший окисляться под мертвым телом девочки, действительно был монетой в двадцать пять центов, но лежавшей лицевой стороной вверх. Изображение на отметине оказалось не уткой, а отчеканенным профилем Джорджа Вашингтона. За птичью голову и клюв я приняла гордое чело и темя первого президента и завиток его напудренного парика. Монету при этом следовало расположить так, чтобы Вашингтон смотрел влево, а его аристократический нос указывал вниз, на мои колени.
