Скита.
– Как там дождь? – спросил граф.
– Снова начинается, – ответил сэр Саймон, подняв голову к потолку шатра, по которому барабанили капли.
– Все ясно, – угрюмо проговорил Скит.
Он редко называл графа «милорд» и обращался к нему как к равному, что, к удивлению сэра Саймона, вроде бы нравилось графу.
– И это только цветочки, – сказал граф, выглянув из шатра и впустив облако сырости и холода. – Тетивы луков растянутся от влаги.
– Как и арбалетов, – вмешался Ричард Тотсгем и добавил: – Ублюдки.
Больше всего в английских неудачах раздражало то обстоятельство, что защитники Ла-Рош-Дерьена были не солдаты, а простые горожане – рыбаки и лодочники, плотники и каменщики, и среди них воевала даже женщина – Черная Пташка!
– Дождь может перестать, – продолжил Тотсгем, – но земля останется скользкой. Под стенами будет плохая опора.
– Давайте не пойдем сегодня, – предложил Уилл Скит. – Пусть мои парни завтра утром пройдут по реке.
Граф потрогал рану на голове. Целую неделю он штурмовал южную стену Ла-Рош-Дерьена и по- прежнему верил, что его люди могут взять эту крепость, но все же ощущал среди своих боевых псов уныние. Еще одна неудача, еще два-три десятка убитых, и дух в войске совсем упадет, так что придется тащиться назад в Финистер несолоно хлебавши.
– Повтори-ка снова, что ты сказал, – проговорил он. Скит кожаным рукавом вытер нос.
– Три дня назад мы уже пытались, – возразил один из рыцарей.
– Вы пробовали пройти вниз по реке, – ответил Скит, – а я хочу пойти вверх по реке.
– Там такие же колья, как и внизу, – сказал граф.
– Неплотные, – возразил Скит, и кто-то из бретонских командиров перевел разговор своим товарищам. – Один из моих парней вытащил такой кол и пришел к заключению, что полдюжины других не устоят или сломаются. Они из старых дубовых стволов, а не из вяза и совсем прогнили.
– Насколько глубока там грязь? – спросил граф.
– По колено.
С запада, юга и востока Ла-Рош-Дерьен окружала стена, а с севера город защищала река Жоди, и в тех местах, где полукруг стены сходился с рекой, горожане установили в грязи частокол, чтобы преградить доступ в город во время отлива. Скит предполагал, что через прогнившие колья можно пробраться, но когда люди графа пытались сделать это у восточной стены, они завязли в грязи и горожане расстреляли их из арбалетов. Побоище было страшным – хуже, чем перед южными воротами.
– Но на берегу тоже стена, – заметил граф.
– Да, – признал Скит, – но эти тупые ублюдки кое-где сломали ее и устроили причалы. Один такой прямо у гнилых кольев.
– Так что твоим людям нужно всего лишь убрать колья и взобраться на причалы – на виду у защитников? – скептически спросил граф.
– Они справятся, – твердо заявил Скит.
Граф все еще считал, что лучший шанс на успех – это подвести стрелков к южным воротам и молиться, чтобы их стрелы держали защитников в укрытии, пока графские латники штурмуют брешь. Правда, он признавал, что такой план сегодня провалился, как и накануне. И еще граф знал, что в запасе у них всего лишь несколько дней. У него осталось меньше трех тысяч солдат, треть из них – больные. Если он не найдет им приюта, то придется, поджав хвост, идти обратно, на запад. Нет, ему нужен город – любой, даже такой, как Ла-Рош-Дерьен.
Уилл Скит увидел на лице графа тревогу.
– Мой парень вчера ночью был в пятнадцати шагах от причала, – заявил он. – Он бы мог проникнуть в город и открыть ворота.
– Почему же не открыл? – не удержался от вопроса сэр Саймон. – Христовы мощи! Я был бы уже внутри!
– Вы не стрелок, – хмуро проговорил Скит и перекрестился.
В Гингаме один из его стрелков попал в плен к горожанам. Они раздели ненавистного лучника и прямо на стене разрезали на куски, чтобы осаждавшие могли видеть его муки. Сначала ему отрубили указательный и средний пальцы на правой руке, потом мужское достоинство, и стрелок, истекая кровью на крепостной стене, кричал, как кастрированный поросенок.
Граф знаком приказал слуге наполнить кубки подогретым пряным вином.
– Возглавишь атаку, Уилл?
– Не я, – сказал Скит. – Я слишком стар, чтобы пробираться через вязкую грязь. Я предоставлю это тому парню, который прошлой ночью прошел вдоль кольев и пробрался внутрь. Он хороший парень, поверьте. Смышленый ублюдок, но чудак. Готовился стать священником, вот так, а встретил меня и опомнился.
Графу явно понравилась эта идея. Он поиграл рукоятью меча, потом кивнул.
– Пожалуй, нам надо встретиться с твоим смышленым ублюдком. Он неподалеку?
– Я оставил его у входа, – сказал Скит и повернулся на табурете. – Том, скотина! Заходи!
Томас, пригнувшись, шагнул в графский шатер, и командиры увидели высокого, длинноногого, худого парня, одетого во все черное, не считая кольчуги и вышитого на камзоле красного креста. Все английские войска носили такой крест святого Георгия, чтобы в рукопашном бою отличать, кто свой, а кто чужой. Парень поклонился графу, и тот вспомнил, что уже видел этого стрелка. Да и неудивительно, ведь Томас обладал запоминающейся внешностью. Его черные волосы были заплетены в косу и перевязаны тетивой. У него был длинный кривой нос, вероятно сломанный, чисто выбритый подбородок и настороженные, умные глаза, хотя, возможно, самым замечательным в нем была его опрятность. Да еще этот огромный лук на плече – длиннее, чем было принято, и не только длинный, но выкрашенный в черное. На передней стороне лука виднелась странная серебряная пластина словно бы с выгравированным гербом. «В этом видно тщеславие, – подумал граф, – тщеславие и гордыня». А он одобрял и то и другое.
– Для человека, прошлой ночью увязшего по колено в грязи, – с улыбкой проговорил он, – ты на удивление чистый.
– Я вымылся, милорд.
– Не подхвати лихорадку! – предостерег его граф. – Как тебя зовут?
– Томас из Хуктона, милорд.
– Ну так расскажи мне, Томас из Хуктона, что ты выяснил вчера ночью.
Томас рассказал то же, что и Уилл Скит. В темноте, когда прилив спал, он забрался в грязь у берега Жоди. Там он обнаружил частокол, запущенный, прогнивший и расшатавшийся, вытащил один кол, протиснулся через щель и сделал несколько шагов по направлению к ближайшему причалу.
– Я был достаточно близко, милорд, чтобы услышать, как поет какая-то женщина.
Женщина пела песню, которую пела ему мать, когда он был маленький, и его поразило это совпадение.
Когда Томас закончил, граф нахмурился – не потому, что ему что-то не понравилось в рассказе стрелка. Его беспокоила рана на голове, лишившая его сознания на целый час.
– Что же ты делал на реке ночью? – спросил граф, в основном чтобы дать себе время подумать.
Томас ничего не ответил.
– Чья-то чужая баба, – ответил за него Скит, – вот что он там делал, милорд. Чужая баба.
Собравшиеся расхохотались – все, кроме сэра Саймона Джекилла, который угрюмо смотрел на покрасневшего Томаса. Этот ублюдок был простым стрелком и тем не менее носил кольчугу получше, чем мог себе позволить сэр Саймон! И в нем была самоуверенность, от него разило наглостью. Сэра Саймона передернуло. Жизнь таила в себе несправедливость, которой он не мог понять. Стрелки из захолустья нахапали себе коней, оружия и доспехов, в то время как он, победитель турниров, сумел заполучить лишь пару сапог. Его так и подмывало сбить спесь с этого долговязого невозмутимого стрелка.
– Один бдительный часовой, милорд, – обратился сэр Саймон к графу на нормандском французском, так
