роскошь поразила меня. Мраморные колонны, белые занавески, сквозь которые туманно просвечивало сверкающее море, гладкие, выбеленные известью стены, на которых были изображены боги, богини и сказочные животные. Вдоль стен стояли стражники и слуги. Зал был освещен мириадами маленьких бронзовых чаш, где плавали утопленные в жир фитили, а толстые, пчелиного воска свечи ярко пылали на длинных столах, покрытых белой материей. Я запятнал одну из них капающим с мяса маслом, пролил его и на непривычную тогу, надетую на меня по прихоти короля Бана.
Еда мне пришлась по вкусу, но собравшиеся за столом не нравились. Я бы, пожалуй, поговорил с отцом Кельвином, однако он хмурился, раздражаясь на одного из трех поэтов, сидящих рядом. Все они были членами устроенного Баном кружка fill. Меня посадили в конце стола неподалеку от Ланселота. Королева Элейна, сидевшая по правую руку от мужа, пыталась защитить поэтов от едких нападок отца Кельвина. Наблюдать за их перепалкой было гораздо забавнее, чем вести мучительную беседу с надменным Ланселотом.
— Артур оскорбил нас, — продолжал напирать Ланселот.
— Мне жаль, что ты так думаешь, лорд, — ответил я.
— Ты хочешь поспорить, мальчишка? — встрепенулся он. Я посмотрел в его ясные, жесткие глаза.
— Мне кажется, неумно воинам спорить на пиру, лорд принц, — миролюбиво ответил я.
— Ты такой робкий мальчик! — ухмыльнулся он. Я вздохнул и тихо спросил:
— Ты и вправду желаешь затеять спор, лорд принц? — Мое терпение почти иссякло. — Если ты еще раз назовешь меня мальчишкой, я размозжу тебе череп, — пообещал я, изобразив на лице любезную улыбку.
— Мальчишка! — тут же откликнулся он.
Я внимательно посмотрел на него, не понимая, играет ли он в игру, о правилах которой я не догадываюсь, но если это даже и была игра, то смертельно опасная.
— Четвертая часть черного меча, — отчетливо произнес я.
— Что? — нахмурился принц. Он не знал заклинания Митры, а значит, не был моим братом. — Ты спятил? — спросил он и тут же усмехнулся. — Обезумел от страха, робкий мальчик?
Я ударил его. Не следовало бы проявлять свой норов, но гнев лишил меня разума и осторожности. Я угодил ему локтем в нос, рассек губу и опрокинул вместе со стулом. Он растянулся на полу и попытался ударить меня стулом, но не успел и размахнуться, как я отшвырнул стул ногой, рывком поднял принца, оттащил от стола и принялся бить головой о каменную колонну, упершись коленом ему в пах. Мать его закричала, а король Бан и его поэтические гости просто смотрели на меня, разинув рты. Первым опомнился стражник в белом плаще. Он приставил мне к горлу острие своего копья.
— Убери, — сквозь зубы прошипел я стражнику, — или ты — мертвец.
Он отдернул копье.
— Кто я, лорд принц? — спросил я Ланселота.
— Мальчишка! — выкрикнул он.
Я сжал его горло согнутой рукой, почти придушив. Он брыкался, вертелся, но высвободиться не мог.
— Кто я, лорд принц? — спросил я снова.
— Мальчишка, — прохрипел он.
На плечо мне легла чья-то рука. Я обернулся и увидел белокурого человека, моего ровесника, улыбавшегося мне. Он сидел на противоположном конце стола, и я решил, что это один из поэтов, но, вероятно, ошибся.
— У меня давно чесались руки сделать то, на что решился ты, — сказал молодой человек, — но если хочешь, чтобы мой брат перестал оскорблять тебя, придется его убить, и тогда во имя чести семьи мне придется убить тебя, а я бы этого не желал.
Я убрал руку с горла Ланселота. Несколько секунд он стоял, пытаясь продышаться, затем помотал головой, плюнул в меня и медленно пошел к столу. Из носа у него текла кровь, губы вспухли, а тщательно уложенные напомаженные волосы висели лохмами. Его брат, казалось, получил удовольствие от нашей драки.
— Я — Галахад, — сказал он, — и рад встрече с Дерфелем Кадарном.
Я поблагодарил его, заставил себя пересечь зал, подойти к стулу короля Бана и, несмотря на его нелюбовь к принятому при дворах королей изъявлению почтения, опустился на колени.
— За оскорбление твоего дома, лорд король, — сказал я, — винюсь, прошу прощения и готов нести наказание.
— Наказание? — поднял брови Бан. — Не говори глупостей. Это просто вино. Слишком много вина. Следует разбавлять вино водой, как это делали римляне, так, отец Кельвин?
— Странный обычай, — пробормотал старый священник.
— И речи нет о наказании, Дерфель, — сказал Бан. — Встань. Терпеть не могу, когда передо мной стоят на коленях. И что за обида? Подумаешь! Просто ты вспыльчивый, любишь поспорить. И я люблю спор, правда, отец Кельвин? Ужин без спора — как день без поэзии. — Король не обратил внимания на ехидное замечание священника, что такой день был бы благословенным. — И мой сын Ланселот тоже несдержанный. У него сердце воина, но душа поэта, а это, скажу тебе, горючая смесь. Садись и ешь.
Король Бан был щедрым повелителем, однако, заметил я, королева Элейна была не очень-то довольна его решением. Обычно гладкое моложавое лицо этой седовласой женщины хранило безмятежное спокойствие, но сейчас королева хмуро посмотрела на меня и сердито спросила:
— Неужто все думнонийские воины так дурно воспитаны?
— А ты бы хотела, чтобы воины были придворными шаркунами? — резко возразил Кельвин. — Может быть, пошлешь своих драгоценных поэтов убивать франков? Никто же не считает, что они должны этим заниматься, хотя, по-моему, меч мечтам не помеха.
Он усмехнулся, а три сидевших рядом поэта презрительно пожали плечами. Кельвин каким-то образом умудрялся обойти запрет в Инис Требсе на все неказистое и некрасивое. Без просторного плаща и скрывавшего лицо капюшона священник оказался на удивление уродливым. Единственный глаз светился острым, пронзительным огнем, другой скрывала засаленная повязка. Узкогубый рот постоянно кривился презрением и недовольством. Длинные нечесаные волосы обрамляли неровно выбритую тонзуру, из-под грязной всклокоченной бороды на впалой груди едва виднелся грубо вырезанный деревянный крест. Тело Кельвина было словно перекручено и обезображено вздыбившимся горбом. Серая кошка, которая в библиотеке висела у него на шее, сейчас свернулась клубком на коленях и хрустела объедками омара.
— Сядешь рядом со мной на другом конце стола, — сказал Галахад. — И не вини себя.
— Но я и впрямь виноват. Мне надо было сдержаться.
— Мой брат, — проговорил Галахад, когда мы наконец уселись за стол, — вернее, мой почти брат обожает доводить людей до бешенства. Это его развлекает, тем более что не каждый решится дать ему отпор, потому что он наследник и когда-нибудь, заняв королевский трон, станет владеть жизнью и смертью своих подданных. Но ты дал ему достойный отпор.
— Но вел себя недостойно.
— Ладно, не будем спорить. Но сегодня вечером я провожу тебя на берег.
— Вечером? — удивился я.
— Мой брат не прощает обид, — тихо проговорил Галахад. — Не желаешь ли получить во сне нож под ребро? Если бы я был на твоем месте, Дерфель, то переночевал бы на берегу среди своих.
Я кинул взгляд на противоположный край стола, где мать утешала мрачного красавца Ланселота, прикладывая к его окровавленной щеке смоченную в вине салфетку.
— Но почему почти брат? — спросил я Галахада.
— Я был рожден любовницей короля, а не его женой. — Галахад склонился ко мне и шепотом добавил: — Но отец благосклонен ко мне и велит называть меня принцем.
А король Бан уже толковал с отцом Кельвином о каком-то неясном месте в христианском писании. Бан говорил с мягкой любезностью, а Кельвин с ядовитой ухмылкой так и выплевывал оскорбления, но при этом и тот и другой получали явное удовольствие.
— Твой отец утверждал, что ты и Ланселот — оба воины, — заметил я, желая сделать Галахаду приятное.
