великих героях. О том, как Ланселот и Борс удерживали Ворота Водяного и как покрыли ковром из мертвых франков прибрежные пески и насытили трупами врагов морских чаек. Франки, говорилось в этой легенде, молили о пощаде, опасаясь вспышек клинка Танлладвира в беспощадной руке Ланселота. Но вопреки мужеству Ланселота за его спиной трусливые защитники крепости сдали ее врагам. Франки оказались внутри города, и если за пределами городских стен сражение было страшным, то здесь оно превратилось в ужасающее побоище. Один за другим падали враги, запруживая узкие улицы, но даже самые великие герои древности не могли бы сдержать столь многочисленных захватчиков в железных шлемах, которые возникали из окружавшего остров моря, как демоны, рожденные кошмаром Манавидана. Отступили герои, которых враг превосходил в числе. Оставляя позади себя груды вражеских трупов, они пятились к дворцу, где Бан, их добрый король Бан, стоя на высокой террасе, всматривался в морскую даль, ожидая кораблей Артура. «Они появятся! — шептал Бан. — Артур сдержит свое обещание!»
Король, толковала легенда, не хотел покидать террасу. Как же так, рассуждал он, появится Артур, а его, короля, не будет на месте? Что скажут люди? Поцеловав руку верной жены, обняв своего наследника, пожелав им счастливого ветра : по дороге в Британию, он остался дожидаться Артура. Король стоял неподвижно, обратив взор к морю, которое так и не принесло на своих волнах спасения.
Это была волнующая история. Пока еще думали, что ни один корабль не вырвался из Арморики, рассказывалось и об отряде из Думнонии, людях, ведомых Кулухом и Дерфелем. Именно они позволили врагу войти в Инис Требс.
— Они дрались, — благородно уверял Гвиневеру Ланселот, — но не могли сдержать врага.
Артур, который сражался против саксов Кердика, с трудом вырвался в Дурноварию, чтобы приветствовать гостей. Он прибыл всего лишь несколькими часами раньше нашей печальной процессии, которая тащилась по дороге, тянувшейся от моря мимо высоких травянистых валов Мей Дана. Один из стражников у южных ворот города узнал меня и впустил нас.
— Вы поспели как раз вовремя, — сказал он.
— К чему? — спросил я недоуменно.
— Артур здесь. Они собираются рассказывать ему историю Инис Требса.
— Прямо сейчас? — Я глянул в сторону маячившего на западном холме дворца. — Мне бы хотелось послушать.
И мы поспешили войти в город. Меня подгоняло еще и нетерпение увидеть церковь Сэнсама, которую он построил для Мордреда. Но в центре, к моему удивлению, не оказалось ни церкви, ни храма, лишь пустырь, заросший сорняком.
— Нимуэ, — усмехнулся я.
— Что? — переспросил Мерлин.
Желая остаться неузнанным, он по самые брови закрылся капюшоном.
— Некий человечек, — сказал я, — задумал построить на этом месте церковь. Гвиневера призвала Нимуэ, чтобы остановить его.
— Значит, Гвиневера не так уж неразумна? — спросил Мерлин.
— А разве я говорил это?
— Нет, дорогой Дерфель, не говорил. Пошли?
Мы свернули в сторону дворца. Наступил вечер, и дворцовые слуги зажигали факелы вдоль всего внутреннего двора, где уже собиралась густая толпа, безжалостно топтавшая розы Гвиневеры. Все жаждали посмотреть на Ланселота и Артура. Нас никто не узнал. Мерлина скрывал капюшон, а мы с Галахадом были в шлемах с волчьими хвостами, скрывавших лица. Стиснутые в дальней аркаде, мы вместе с Кулухом и еще дюжиной наших людей затерялись в толпе.
И тут, в ночной полутьме, мы услышали историю падения Инис Требса.
Ланселот, Гвиневера, Элейна, Артур, Борс и Бедвин стояли на противоположном конце внутреннего двора, где мостовая поднималась на несколько футов над остальной частью пространства, создавая как бы естественную сцену, что подчеркивалось и чередой пылавших факелов, уходивших вниз ступенями. Я искал Нимуэ, но не видел ее. Епископа Сэнсама тоже не было здесь. Епископ Бедвин произнес молитву, и христиане в толпе, бормоча, крестились. Наступила тишина, все приготовились слушать ужасную историю падения Инис Требса. Рассказывал Борс. Он вышел вперед и, стоя на верхней ступени подиума, громким голосом повествовал о войне Беноика, и замершие люди слушали разинув рты. Они встречали вздохами слова об ужасах осады и отвечали приветственными криками на рассказ о героизме Ланселота. А тот, как бы пытаясь унять вспышки восторга, поднимал обмотанную бинтами руку и смущенно покачивал головой, будто стеснялся принимать на свой счет безудержную хвалу толпы. Элейна, задрапированная в черное, стояла рядом со своим сыном и плакала. Борс не стал нажимать на вину Артура, не явившегося на помощь и не поддержавшего обреченный гарнизон; он просто сказал, что Ланселот, конечно же, все понимал и оправдывал Артура, бившегося в этот момент в Британии, но король Бан, этот добрый и наивный человек, питал несбыточные надежды. Артур согласно кивал головой и, казалось, тоже готов был вот-вот прослезиться. Особенно растрогался он, когда Борс рисовал слащавую картину прощания короля Бана с женой и сыном. Мои глаза тоже щекотали наворачивавшиеся слезы, но не ложь Борса вызывала их, а явная радость снова видеть Артура. Он не изменился. То же костистое, суровое лицо и внимательные, полные сочувствия глаза.
Бедвин спросил, что сталось с людьми Думнонии, и Борс с видимой неохотой выдавил из себя короткий рассказ о нашей печальной смерти. Толпа издала стон, когда выяснилось с его слов, что это мы, люди Думнонии, сдали врагу городскую стену. Борс поднял руку в перчатке.
— Они бились хорошо! — сказал он, но толпа была безутешна.
Мерлин, казалось, не обращал никакого внимания на болтовню Борса. Он как ни в чем не бывало перешептывался с каким-то человеком в толпе. Потом шаркающей походкой подошел и тронул меня за локоть.
— Мне надо пописать, дорогой мальчик, — прошамкал он голосом Кельвина. — Мочевой пузырь старика слаб. Ты займись этими дураками, а я скоро вернусь.
— Ваши люди дрались хорошо! — крикнул толпе Борс. — Пусть они были повержены, но умерли как мужчины!
— И теперь, будто призраки, они вернулись из Потустороннего мира! — крикнул я и стукнул щитом о колонну, подняв известковое белое облачко. С этими словами я шагнул в свет факелов. — Ты лжешь, Борс!
Кулух выступил вперед и встал рядом со мной.
— Я тоже утверждаю: ты лжешь! — проревел он.
— И я говорю это! — присоединился к нам Галахад.
Я вытащил Хьюэлбейн. Звук стали, скользящей вдоль деревянного горла ножен, заставил толпу отхлынуть назад, образовав узкий коридор. Прямой линией через потоптанные розы протянулся этот живой коридор до самого подиума. И мы трое, утомленные в битвах, измотанные дорогой, запыленные, в шлемах и доспехах двинулись вперед. Мы шли медленным, размеренным шагом, и ни Борс, ни Ланселот, приковав свои взгляды к развевающимся волчьим хвостам, не осмелились произнести ни слова. Я остановился посреди двора и вонзил Хьюэлбейн в клумбу с розами.
— Мой меч говорит, что ты лжешь! — прокричал я. — Дерфель, сын раба, утверждает, что Ланселот ап Бан, король Беноика, лжет!
— Кулух ап Галайд говорит то же самое! — И Кулух воткнул свой выщербленный клинок рядом с моим.
— И Галахад ап Бан, принц Беноика, тоже! — Меч Галахада мягко вошел в землю.
— Никто не смог взять защищаемую нами стену, — сказал я, снимая шлем, чтобы Ланселот мог взглянуть мне прямо в глаза. — Ни один франк не появился на гребне стены, зато у ее подножия была гора мертвецов.
— А рядом с нашим отцом, — Галахад тоже снял шлем, — в последний час был не ты, брат, а я!
— И на тебе, Ланселот, — закричал я, — не было бинтов, когда ты улепетывал из Инис Требса. Что же случилось? Может, занозил палец, карабкаясь на борт бегущего корабля?
Негодующий рев взлетел к небу. Стражники Борса, стоявшие сбоку, выхватили мечи и принялись выкрикивать оскорбления, но Каван с горсткой наших людей протолкались сквозь толпу с воинственно
