Бескостного, потому что тот был холоден и расчетлив. Убба? Не знаю наверняка, но, полагаю, он опасен. Хальфдан? Храбрый дурак, без единой мысли в голове. Гутрум? Его я боюсь меньше всего.
– Меньше? – с сомнением переспросил я. Пусть Гутрума называют Невезучим, но он – видный военачальник, и у него большое войско.
– Он думает сердцем, Утред, – пояснил Альфред, – а не головой. А сердце человека переменчиво, в отличие от головы.
Помню, я снова уставился на Альфреда, уверенный, что король сморозил полную глупость, но он был прав. Или почти прав, потому что пытался изменить меня, но так и не преуспел.
Через дверь влетела пчела, Нихтгенга клацнул на нее зубами, и она улетела обратно.
– Но Гутрум точно на нас пойдет? – спросил Альфред.
– Он мечтает о нападении со всех сторон, – сообщил я. – Одна армия с суши, другая – с моря, и еще бритты из Уэльса.
Альфред серьезно смотрел на меня.
– Откуда ты знаешь?
Пришлось рассказать ему, как Гутрум приехал к Рагнару, и о том долгом разговоре, который я слышал. Перо Альфреда строчило, летели брызги чернил, оставляя на пергаменте грубые кляксы.
– Можно предположить, – говорил король, записывая, – что Убба придет из Мерсии по суше, а Гутрум – по морю из Восточной Англии?
Он ошибся, но в тот момент такое предположение казалось весьма вероятным.
– И сколько кораблей сможет привести Гутрум? Я понятия не имел.
– Семьдесят? – предположил я. – Сто?
– Гораздо больше, – горько проговорил Альфред. – А я не могу построить и двух десятков судов, чтобы дать ему отпор. Ты ходил под парусом, Утред?
– Много раз.
– С датчанами? – педантично уточнил он.
– С датчанами, – подтвердил я.
– Вот, чего я бы от тебя хотел… – начал он, но тут где-то в замке зазвонил колокол, и он сразу сбился с мысли и опустил перо. – Время молитвы, помолимся вместе.
То был не вопрос, а приказ.
– У меня есть дела… – сказал я, выждал секунду и добавил: – Господин.
Он изумленно заморгал. Король не привык, чтобы кто-нибудь противился его желаниям, особенно если речь шла о молитвах, но я смотрел решительно, и Альфред не стал настаивать. Снаружи уже доносилось шлепанье сандалий по булыжникам, и, отпустив нас, он поспешил присоединиться к монахам, направляющимся на службу. Мгновение спустя раздалось приглушенное пение.
Мы с Бридой вышли из замка в город, где обнаружили трактир с приличным элем. Альфред так и не сделал мне предложения.
Народ в трактире косился на нас подозрительно и из-за наших браслетов с датскими рунами, и из-за наших странных акцентов, моего северного и восточного – Бриды, однако серебро наших монет было весомым и настоящим, и напряжение спало, но тут вошел отец Беокка и приветственно замахал нам руками в чернильных пятнах.
– А я вас повсюду ищу, – сказал он. – Тебя хочет видеть Альфред.
– Он хочет молиться, – возразил я.
– Он хочет, чтобы ты отобедал с ним. Я отхлебнул эля и начал:
– Если я собираюсь дожить до ста лет…
– Буду молиться, чтобы ты прожил еще дольше, – перебил Беокка, – живи долго, как Мафусаил!
Интересно, кто это такой?
– Если я собираюсь дожить до ста лет, – снова проговорил я, – мне больше не стоит обедать с Альфредом.
Беокка печально покачал головой, но согласился посидеть с нами и выпить пива. Он протянул руку, потянул за кожаный ремешок, спрятанный у меня под одеждой, обнаружил молот Тора и сплюнул.
– Ты мне лгал, Утред, – сказал он печально. – После того как ты сбежал от отца Виллибальда, мы все разузнали. Ты никогда не был пленником! К тебе относились, как к сыну!
– Точно, – признал я.
– Но почему ты не пошел с нами? Почему остался с датчанами?
Я улыбнулся.
– Чему бы я у вас научился? Он начал отвечать, но я перебил:
– Ты бы сделал из меня схоласта, отец, а датчане сделали воина. А вам понадобятся воины, когда они снова придут.
Беокка с этим согласился, но все равно остался печален. Он поглядел на Бриду.
– А ты, юная госпожа, надеюсь, ты-то не лгала?
– Я всегда говорю правду, святой отец, – ответила она кротким голоском, – всегда.
– Это хорошо, – одобрил он, затем снова протянул руку, чтобы спрятать мой амулет. – Ты христианин, Утред?
– Ты же сам крестил меня, отец, – ответил я уклончиво.
– Мы не победим датчан, если не будем веровать, – проговорил он серьезно. Потом улыбнулся. – Ты сделаешь то, чего хочет Альфред?
– Я не знаю, чего он хочет. Он отправился протирать колени до того, как успел мне сказать.
– Он хочет, чтобы ты служил на одном из кораблей, которые он строит, – сказал Беокка. Я разинул рот при этих словах. – Да, мы строим корабли, Утред, – вдохновенно продолжал священник, – корабли, чтобы сражаться с датчанами, но наши моряки – не воины. Они, ну… они простые моряки. Рыбаки и торговцы, а нам нужны люди, которые смогут научить их тому, что умеют датчане. Датские корабли все время приходят к нашим берегам. По два корабля. По три. Иногда и больше. Они причаливают, жгут, убивают, хватают людей и исчезают. Но если бы у нас тоже были суда, мы могли бы дать им отпор. – Он ущипнул свою искалеченную левую руку правой и поморщился от боли. – Вот чего хочет Альфред.
Я покосился на Бриду, та чуть пожала плечами, словно подтверждая, что Беокка говорит правду.
Я подумал о двух Этельредах, младшем и старшем, об их неприязни ко мне. Вспомнил, какую радость ощущаешь, идя на корабле, когда ветер бьет в лицо, когда весла описывают дугу, блестя на солнце, когда поют гребцы и поворачивается рулевое весло, а за кормой остается длинная дорожка зеленоватой воды.
– Конечно, я согласен, – сказал я.
– Слава Богу, – заключил Беокка. А почему бы и нет?
Перед отъездом из Винтанкестера я видел Этельфлэд. Кажется, ей было тогда года три-четыре, у нее были яркие золотистые волосы, и она болтала без умолку, играя в садике рядом с кабинетом Альфреда. Помню, у нее была тряпичная кукла. Альфред играл с дочкой, а Эльсвит беспокоилась, как бы он не перевозбудил ребенка. Помню смех Этельфлэд; этот смех остался у нее на всю жизнь. Альфред обращался с ней ласково: король любил своих детей. Почти все время он бывал серьезен, благочестив и выдержан, но с маленькими детьми становился беззаботным и почти нравился мне, когда дразнил Этельфлэд, пряча ее куклу у себя за спиной. Еще я запомнил, как Этельфлэд подбежала к Нихтгенге и принялась его гладить, а Эльсвит подозвала девочку к себе.
– Грязная собака, – сказала она дочке, – наберешься от нее блох или чего-нибудь еще. Иди сюда!
Она одарила Бриду недобрым взглядом и пробормотала:
– Скрэтте! – что означало «потаскуха».
Брида сделала вид, что не услышала, Альфред – тоже. Меня Эльсвит не замечала, но мне было на это плевать, потому что Альфред позвал слугу, который вынес из замка шлем и кольчугу и положил на траву.
– Это тебе, Утред, – сказал Альфред.
Шлем был из блестящего металла, начищенный песком и уксусом. На гребне виднелась зазубрина от удара, на лицевой пластине зияли отверстия для глаз, похожие на глазницы черепа. Кольчуга оказалась добротной, хотя в том месте, где она прикрывала сердце бывшего хозяина, виднелась дыра, пропоротая
