из-за того, в чем она никак не виновата. Она никогда его не хотела, да и с какой стати? Ее никогда к нему не тянуло. А разве могло? И вот он наказал ее.
Марино поддает газу. Скорость слишком велика, и дождь больно хлещет по лицу. Он спешит к Стрипу, как называет ночное заведение на Салливан-Айленд. Машины здесь паркуются как попало, каждый занимает любое свободное место. Мотоциклов нет — из-за погоды, — только автомобили. Он замерз, пальцы почти не разгибаются; ему больно, невыносимо больно и стыдно, и все это сдобрено немалой толикой горькой, ядовитой злости.
Марино стаскивает с головы бесполезный шлем, вешает его на руль и защелкивает замок. Мокрая кожа поскрипывает. Он входит в ресторан — некрашеные стены, вентиляторы под потолком, постеры с вороном и афиши едва ли не всех снятых по Эдгару Аллану По фильмов. В баре не протолкнуться. Сердце тяжело бухает и трепещет, как испуганная птица, когда взгляд натыкается на Шэнди — она сидит между двумя мужчинами. У одного из них на голове косынка — это тот, которого Марино чуть не пристрелил накануне. Шэнди треплется с ним, жмется к нему, трется о его руку.
Марино стоит у двери, роняя капли на истертый пол, оглядываясь, решая, что делать, а мёжду тем раны в его душе свербят, пухнут, и сердце колотится, как у лошади в галопе, где-то под шеей. Шэнди и парень в косынке пьют пиво и текилу и закусывают чипсами с острым соусом «чили кон куэсо». Марино всегда заказывал то же самое, когда приезжал сюда с Шэнди. Когда-то. В былые дни. Все. Кончено и забыто. Сегодня утром он не пользовался гормонным гелем. Выбросил, хотя и с неохотой, под насмешливо- злобный шепоток той твари, что сидит в потемках души. Надо же! Набраться наглости и прикатить сюда с другим! Да еще с
То, что пытались сделать они, не идет в сравнение с тем, что сделал он.
Не глядя в ту сторону, притворяясь, что не замечает, Марино подходит к бару. Странно, почему-то он не заметил на стоянке «БМВ» Шэнди. Наверное, припарковалась на боковой улочке — всегда беспокоилась, что кто-нибудь поцарапает дверцу. А где же тогда оставил свой чоппер парень в косынке? На память приходят слова Люси. Насчет того, что ездить на таком небезопасно. Она что-то устроила. А в следующий раз может устроить что-то и его мотоциклу.
— Что будешь? И где это тебя носило?
Барменше на вид лет пятнадцать — впрочем, в последнее время ему все молоденькие кажутся подростками.
То ли от огорчения, то ли по рассеянности он никак не может вспомнить ее имя. Вроде бы Шелли. А может быть, и Келли.
— «Бад-лайт». — Он наклоняется поближе. — Тот парень с Шэнди?
— Ну да, они и раньше здесь вместе бывали.
— С каких пор? — спрашивает Марино.
Барменша ставит кружку бочкового пива, а он кладет на стойку пятерку.
— Два по цене одного. Еще одно за мной, дорогуша. Да они тут постоянно обретаются. Думаю, с прошлого года. Мне так оба не нравятся, но это между нами. А как его зовут, не спрашивай — не знаю. Она не только с ним приходит. По-моему, замужем.
— Черта с два.
— Надеюсь, ты с ней порвал. Навсегда.
— Завязал, — говорит Марино, потягивая пиво. — Ничего и не было.
— Ничего, кроме неприятностей, так? — усмехается Шелли или Келли.
Он чувствует на себе взгляд Шэнди. Та отвернулась от парня в косынке, и теперь Марино раздумывает, не спала ли она и с ним все это время. Может, папаша оставил ее на мели и пришлось обчистить его дом. Мыслей много, и остается только пожалеть, что он не задумывался об этом раньше. Марино поднимает запотевшую кружку, пьет — она все смотрит. Глаза горят, как у полоумной. Может, подойти? Нет, не стоит.
Он знает, что ничего от них не добьется. Его только поднимут на смех. Шэнди толкает приятеля локтем в бок. Тот смотрит на Марино и ухмыляется — знает, что она никогда не была его женщиной. И с кем, черт возьми, она еще спит?
Марино срывает с цепочки серебряный доллар и бросает в кружку — монета плюхается и опускается на дно. Толкает кружку по стойке, она скользит и останавливается возле них. Он встает и выходит с надеждой, что кто-то выйдет следом. Дождь прекратился, в свете фонарей от асфальта поднимается пар, и Марино сидит на мокром сиденье и ждет, ждет. Может, они подерутся. Может, на этом все и закончится. Только бы не колотилось так сердце да не сдавливало грудь. Он смотрит на дверь «Таверны По», ждет и надеется. Может, у него случится сердечный приступ. Может, сердце не выдержит. Он смотрит на дверь, смотрит на людей по ту сторону освещенных окон — все довольны и счастливы, кроме него. Он ждет. Закуривает сигарету, сидит на мокром мотоцикле в мокрой куртке. Курит и ждет.
Какое же он ничтожество! На него уже даже не злятся. Никто не хочет с ним драться. Ничтожество. Он сидит в сырой темноте, курит и смотрит на дверь, заклиная, чтобы Шэнди, или парень в косынке, или они оба вышли и дали ему почувствовать, что в нем еще осталось что-то стоящее. Но дверь не открывается. Никому нет до него никакого дела. Они не боятся. Они считают его шутом. Он ждет и курит. Потом снимает замок и заводит мотор.
Дает газу. Пищит резина. Он уезжает. Ставит мотоцикл под навес и оставляет ключ в замке — мотоцикл ему больше не нужен. Там, куда он отправляется, на мотоциклах не ездят. Идет быстро, но сердце все же обгоняет. Поднимается по ступенькам на причал. В первый раз, когда он привез Шэнди сюда, она посмеялась над этим причалом, длинным, шатким, кривым. Они занимались любовью всю ночь. Десять дней назад. Вот и все. Надо подумать. Она подставила его, и, наверно, это не совпадение, что она подкатила к нему в тот самый вечер того самого дня, когда на болоте нашли тело мальчика. Может, хотела выудить у него какую-то информацию. И он поддался. А все из-за кольца. Док вернулась с кольцом, и у него снесло крышу. Тяжелые ботинки глухо стучат по дощатому настилу, и старое дерево прогибается под его весом. Мокрецы роятся вокруг.
В конце причала он останавливается, тяжело дыша, пожираемый заживо миллионами невидимых острых зубов, и слезы подступают к глазам, и грудь дрожит в череде судорожных вдохов-выдохов, как у человека, которому сделали смертельную инъекцию и который вот сейчас посинеет и испустит дух. Небо и вода сливаются воедино, и кранцы глухо стучат внизу, и волны тихо плещутся о сваи.
Он кричит что-то, что исходит как будто не из него, и изо всех сил швыряет в море сотовый и наушник. Швыряет так далеко, что даже не слышит, как они падают.
ГЛАВА 19
Комплекс Агентства национальной безопасности Y-12. Скарпетта останавливается у контрольно- пропускного пункта, заключенного в оправу из бетонных блоков и металлического ограждения с натянутой поверху колючей проволокой.
Она во второй раз за последние пять минут опускает стекло и подает идентификационный значок. Часовой возвращается в будку, чтобы позвонить, второй тем временем проверяет багажник красного «додж-стратуса», поджидавшего Скарпетту в пункте проката «Херц» в Ноксвилле, куда она прилетела час назад.
Вообще-то она просила предоставить внедорожник. И уж никак не красный. Скарпетта даже не носит красное. В отличие от прошлого раза часовые несут службу бдительно, как будто одно появление машины требует от них внимания и осторожности. В комплексе Y-12 крупнейшие в стране запасы обогащенного урана. Охрана здесь строгая, и Скарпетта никогда прежде не досаждала просьбами местным специалистам, пока нужда, как она выражается, не достигает критической массы.
На заднем сиденье лежат завернутое в плотную бумагу окно из прачечной Лидии Уэбстер и небольшой контейнер с золотой монетой, сохранившей отпечаток пальца убитого и до сих пор не опознанного мальчика.
