— «Боже, — перевел он мне, — Ты оставил нас, Ты рассеял нас, Ты гневаешься на нас, а теперь возлюби нас снова». Весьма резонная просьба, правда? Дескать, сперва Ты пнул нас в физиономию, так теперь обними нас, а?
— Неужели в молитве и вправду говорится именно это?
— Ну, кроме пинков и объятий. Про это я добавил от себя, — ухмыльнулся он. — Я скучаю по войне. Разве это не грех?
— Ты видел войну?
— Видел? Да я был воином, прежде чем обратился к церкви! Пирлиг Бесстрашный, вот как меня называли. Однажды я убил четырех саксов за один день. В одиночку, не имея другого оружия, кроме копья. А они все были с мечами и щитами, вот так-то. Там, дома, обо мне слагают песни, но имей в виду: бритты вообще поют о чем угодно. Я могу спеть тебе такую песню, если хочешь: в ней будет говориться о том, как я уложил триста девяносто четырех саксов за один день, но, боюсь, число не очень точное.
— И скольких же ты убил на самом деле?
— Я уже сказал тебе. Четверых, — засмеялся он.
— А где ты выучил английский?
— Моя мать была саксонкой, бедняжка. Ее взяли в плен во время набега в Мерсию и сделали рабыней.
— А почему ты не захотел на всю жизнь остаться воином?
— Потому что нашел Бога, Утред. Или Бог нашел меня. И еще меня начала обуревать гордыня. Песни, которые о тебе поют, западают в душу, и я дьявольски гордился собой, а гордость — страшный грех.
— Это оружие воина, — сказал я.
— Так и есть, — согласился он, — вот почему это ужасная вещь, и я молюсь, чтобы Бог избавил меня от гордыни.
Теперь мы оставили священников далеко позади, взбираясь на ближайший холм, чтобы посмотреть на северо-восток — нет ли там врага. Но голоса священников летели за нами, их пение далеко разносилось в утреннем воздухе.
— «С Божьей помощью мы будем действовать храбро, — перевел для меня отец Пирлиг, — и Господь повергнет наших врагов». Благословенная мысль для такого прекрасного утра, лорд Утред!
— Датчане тоже читают молитвы, святой отец.
— Но весь вопрос в том, какому богу, а? Скажи-ка, какой смысл кричать, обращаясь к глухому?
Он натянул узду, остановив лошадь на вершине холма, и уставился на север.
— Там и мышь не шелохнется, — сказал он.
— Датчане наблюдают за нами, — ответил я. — Мы не видим их, но они видят нас.
Если датчане и вправду за нами наблюдали, они могли видеть триста пятьдесят человек Альфреда, ехавших верхом или шагавших пешком от болота, а за ними на расстоянии — еще пять или шесть сотен воинов: фирд восточной части Суморсэта; раньше он стоял лагерем к югу от болота, а теперь маршировал, чтобы присоединиться к нашей небольшой колонне. Большинство людей, направлявшихся сейчас с Этелингаэга, были настоящими воинами, обученными стоять в «стене щитов», но с нами шли также пятьдесят жителей болотных деревень. Нам бы очень пригодился Эофер, тот верзила лучник, однако он не мог сражаться без своей племянницы, которая говорила бы ему, что надо делать. Но не брать же ребенка на войну, поэтому Эофера пришлось оставить дома.
За колонной следовало много женщин и детей, но свою собственную семью Альфред отослал на юг, в Скиребурнан, под охраной сорока воинов. Мы едва ли могли себе позволить выделить столько людей, но никто не рискнул оспаривать королевскую волю. Эльсвит должна была ждать в Скиребурнане и, если придут вести о том, что ее муж побежден и датчане восторжествовали, бежать с детьми на южное побережье и найти там корабль, который отвезет их во Франкию. Ей было велено также взять с собой столько книг, сколько удастся найти в Скиребурнане, потому что Альфред рассудил, что датчане сожгут в Уэссексе все книги. Эльсвит предстояло спасти Евангелие, жизнеописания святых и Отцов Церкви, исторические и философские сочинения и, таким образом, воспитать своего сына Эдуарда королем в изгнании.
Исеулт была с армией, она шла пешком вместе с Хильдой и Энфлэд. Последняя огорчила Эльсвит, настояв на том, что последует за Леофриком. Женщины вели под уздцы лошадей, на которых были навьючены щиты, продовольствие и запасные копья. Почти каждая женщина имела какое-нибудь оружие, даже Хильда, монахиня, хотела отомстить датчанам, которые над ней надругались, и несла длинный нож с узким лезвием.
— Бог да поможет датчанам, — сказал отец Пирлиг, когда увидел собравшихся женщин, — если эта компания до них доберется.
Теперь мы с ним трусили на восток.
Я приказал всадникам окружить колонну, и они поднимались на каждый хребет — так, чтобы все время держать друг друга в поле зрения. Они готовы были подать сигнал, если заметят врага, но врагов пока не было видно. Мы двигались пешком и верхом под весенним небом, по яркой от цветов земле, и священники с монахами не прерывали пения, а иногда позади них кто-нибудь из числа людей, следовавших за двумя знаменосцами Альфреда, затягивал боевую песнь.
Отец Пирлиг отбил такт очередной такой песни и широко ухмыльнулся:
— Думаю, Исеулт частенько поет тебе, так?
— Так.
— Мы, бритты, любим песни! Мне следовало бы научить ее каким-нибудь гимнам.
Увидев, как я нахмурился, он засмеялся:
— Не беспокойся, Утред, Исеулт не христианка.
— Вот как? — удивленно спросил я.
— Ну, она христианка, но только в данную минуту. Мне жаль, что ты не пришел на ее крещение. Вода была такой холодной! Я прямо весь продрог!
— Ты сам крестил Исеулт, но при этом утверждаешь, что она не христианка?
— Она христианка и в то же время нет, — с ухмылкой ответил Пирлиг. — Видишь ли, сейчас Исеулт христианка, потому что она среди христиан. Но она по-прежнему королева теней и никогда об этом не забудет.
— Неужели ты веришь в существование таких королев?
— Конечно верю! Всеблагой Боже, парень! Да ведь Исеулт — одна из них! — Пирлиг перекрестился.
— Брат Ассер называл ее колдуньей, — сказал я, — ведьмой.
А как же иначе? Он ведь монах! Монахи не женятся. Брата Ассера страшат женщины, если только они не кошмарные уродины — а таких он запугивает. Но покажи ему хорошенькую молодую девочку, и он становится таким, как будто его одурманили. И конечно, ему ненавистна сила женщин.
— Какая еще сила?
— Я имею в виду не только их груди. Господь свидетель, в грудях тоже достаточно силы, но есть у них и настоящая сила, власть! У моей матери имелась такая власть. Знаешь, Утред, она не была королевой теней, видишь ли, но была знахаркой и гадалкой.
— Она видела будущее?
Пирлиг покачал головой.
— Она знала, что происходит вдалеке от нее. Когда мой отец умер, она вдруг закричала. Закричала как сумасшедшая, потому что знала, что случилось. И она оказалась права — беднягу прикончил сакс. Но лучше всего моя мать владела искусством целительства. Люди приходили к ней за много миль, и неважно, что она родилась саксонкой, они все равно шли целую неделю, только чтобы она к ним прикоснулась. А я? Я получал такое прикосновение бесплатно! Она колотила меня, да еще как! И, осмелюсь сказать, я этого заслуживал, но она была настоящей знахаркой. Конечно же, священникам это не нравилось.
— А почему?
— Потому что мы, священники, говорим людям, что вся сила исходит от Бога, а если она исходит не от Бога, тогда она должна быть злом, понимаешь? Поэтому когда люди заболевают, церковь хочет, чтобы они молились и отдавали священникам деньги. Священники не любят того, чего не понимают; им не по нутру, когда люди идут к простой женщине, чтобы вылечиться. Но что еще делать бедолагам? Рука моей
