Стеапа, стоявший справа от меня, был вооружен длинным мечом, правда, не таким длинным, как тот, которым он бился со мной у Сиппанхамма, но все же с огромным клинком, и все-таки в его громадной ручище меч этот выглядел почти хлипким.
Пирлиг нес кабанье копье — короткое и крепкое, с широким наконечником. Он снова и снова произносил одну и ту же фразу:
— 'Ein tad, yr hwn wyt yn y nefoedd, sancteiddier dy enw.
Позже я выяснил, что это молитва, которой Иисус научил своих апостолов.
Стеапа бормотал, что все датчане — ублюдки.
— Грязные ублюдки, — твердил он. И опять: — Господи, помоги мне! Вот ведь ублюдки!
Стеапа не переставал повторять это снова и снова:
— Грязные ублюдки! Господи, помоги мне! Вот ублюдки!
У меня вдруг так пересохло во рту, что я не мог говорить, а желудок словно бы сжала чья-то невидимая рука.
— Вперед! Вперед! — выкрикнул Осрик, и мы, шаркая, двинулись вперед, касаясь щитами щитов соседей.
Теперь мы видели лица своих врагов, их растрепанные бороды, оскалы желтых зубов, шрамы на щеках, рябую кожу и сломанные носы. Забрало позволяло мне видеть только то, что находилось прямо передо мной. Иногда лучше сражаться без забрала, чтобы заметить, если на тебя вдруг нападут сбоку, но при столкновении клинов забрало бывает полезно. Внутри шлем был подбит кожей, и я весь вспотел.
Замелькали стрелы, пущенные из рядов датчан. У них было не много лучников, и стрелы летели редко, но мы все равно подняли щиты, чтобы защитить лица. Ни одна стрела не упала рядом со мной, но мы прогнулись назад, сломав прямую линию, чтобы посмотреть на форт с зелеными стенами, на которых было полно вражеских меченосцев. Я видел там знамя Рагнара с орлиным крылом и гадал, что будет, если я окажусь с Рагнаром лицом к лицу.
Я глядел на топоры, копья и мечи — их клинки стремились забрать наши жизни. Дождь барабанил по шлемам и щитам.
Ряды снова остановились. Клин Осрика и скьялдборг Свейна разделяло всего двадцать шагов, и люди могли видеть ближайших врагов, могли рассмотреть лицо человека, которого должны были убить или которому предстояло убить их. Обе стороны вопили, исходили гневом и оскорблениями, и копейщики уже взвешивали в руке первые копья.
— Держитесь ближе друг к другу! — крикнул кто-то.
— Сомкнуть щиты!
— С нами Бог! — воскликнул Беокка.
— Вперед!
Еще два шаркающих шага вперед — и снова остановка.
— Грязные ублюдки! — пробормотал Стеапа. — Господи, помоги мне! Вот ублюдки!
— Быстро! — закричал Осрик. — Быстро! Вперед — и убейте их! Вперед и убейте! Вперед! Вперед! Вперед!
И тут люди из Вилтунскира испустили оглушительный воинственный клич — не только затем, чтобы испугать врага, но и для того, чтобы подбодрить себя, — и внезапно, спустя столько времени, клин быстро двинулся вперед. Люди громко вопили, ряды датчан ощетинились копьями, и наши копья полетели в ответ. А потом раздался грохот, настоящий гром войны, когда клин встретился со скьялдборгом.
Столкновение сотрясло все наши ряды, так что даже мой отряд, который еще не столкнулся с врагом, пошатнулся. Я услышал первые вопли, резкий металлический звук клинков, стук металла, ударяющего о дерево щитов, натужные голоса, а потом увидел, что датчане появляются из-за зеленых укреплений: целый поток врагов ринулся на нас, намереваясь разбить наш фланг и смять наше наступление, но именно поэтому Альфред и поместил слева войска Осрика.
— Щиты! — взревел Леофрик.
Я вскинул щит, коснувшись им щитов Стеапы и Пирлига, потом пригнулся, готовый встретить атаку. Голова опущена, туловище прикрыто щитом, ноги расставлены, Осиное Жало наготове.
Перед нами и справа от нас уже сражались люди Осрика, и я чуял запах крови и дерьма — то были запахи битвы. А потом я забыл про сражающиеся войска Осрика, потому что дождь хлестал мне в лицо, а датчане приближались уже бегом, не соблюдая строя, собираясь одержать победу в одном-единственном яростном порыве. Их были сотни, и наши копейщики метнули копья.
— Давайте! — закричал я — и мы сделали один шаг вперед, навстречу нападавшим.
Моя левая рука врезалась в грудь, когда меня ударил датчанин — щитом в щит. Он рубанул топором, я исхитрился и ткнул Осиным Жалом ему в бок, и его щит врезался в щит Эадрика у меня над головой. Я повернул Осиное Жало, вытащил и пырнул снова. Я чувствовал кислое дыхание датчанина, который перед битвой наверняка хлебнул эля; его лицо искажала гримаса боли. Он дернул свой топор и высвободил его. Я пырнул снова и вывернул «сакс», погрузив его не то в кольчугу, не то в кость — я сам не знал, куда именно.
— Твоя мать — поросячье дерьмо! — выкрикнул я в лицо датчанину, и тот, завопив от ярости, попытался опустить топор на мой шлем, но я пригнулся, а Эадрик прикрыл меня щитом.
Теперь клинок Осиного Жала был красным и липким от крови, и я рванул его вверх.
Стеапа что-то бессвязно вопил, рубя мечом направо и налево, и датчане избегали его.
Мой враг споткнулся, упал на колени, я ударил его умбоном щита, сломав нос и выбив зубы, потом ткнул Осиным Жалом в окровавленный рот.
Другой датчанин немедленно занял его место, но Пирлиг мигом погрузил свое кабанье копье в живот этого нового противника.
— Щиты! — закричал я, и Стеапа с Пирлигом машинально выстроили свои щиты в одну линию с моим.
Я понятия не имел, что происходит в других местах на вершине холма, сознавая только, что творится в пределах досягаемости Осиного Жала.
— Назад на шаг! Отступите на шаг! — выкрикнул Пирлиг, и мы послушались, так что датчане, занявшие места раненых и убитых, переступили через тела своих павших товарищей. Тогда мы шагнули вперед, чтобы столкнуться с ними до того, как они успеют восстановить равновесие.
Так и ведется битва. Это путь воина, а мы, королевская гвардия, были самыми лучшими воинами Альфреда. Датчане неистово ринулись на нас, не потрудившись сомкнуть щиты, — они верили, что сметут нас в яростном порыве. А еще их соблазнял и вид знамен Альфреда и сознание того, что, когда оба знамени падут, битва, считай, будет все равно что выиграна; но их атака разбилась о наши щиты, как океанская волна разбивается об утес, рассыпаясь в мелкие брызги.
Атака эта оставила трупы на дерне и кровь на траве, и датчане наконец построились в настоящий клин и стали наступать строем.
Я услышал, как сомкнулись щиты врага, увидел над их закругленными краями дикие глаза датчан, а также свирепые выражения их лиц. Потом враги закричали и двинулись вперед, чтобы нас убить.
— Давайте! — крикнул я, и мы ринулись, им навстречу.
Клин врезался в клин.
Эадрик, стоявший у меня за спиной, толкал меня вперед, и теперь искусство боя заключалось в том, чтобы левой рукой удержать щит, оставив между ним и собой свободное пространство, а потом пырнуть из-под щита Осиным Жалом. Эадрик мог сражаться мечом из-за моего плеча. Справа от меня оставалось пустое место, потому что Стеапа был левшой и удерживал щит в правой руке так, чтобы оставить своему длинному мечу пространство для удара.
Этот промежуток не превышал в ширину ступни, являлся своего рода приглашением для датчан, но они боялись Стеапу, и никто не попытался ринуться в это маленькое свободное пространство. Один только рост Стеапы выделял его из толпы, а уж каким страшным было его туго обтянутое кожей, смахивающее на голый череп лицо. Он ревел, как бык, которого кастрируют, издавая одновременно визгливый и воинственный боевой клич, словно бы приглашая датчан навстречу их собственной гибели. Разумеется, они не торопились воспользоваться этим его приглашением. Датчане поняли, насколько опасны Пирлиг, Стеапа и я, и стали осторожны.
