Сэр Гийом успокоил шотландца и заговорил сам:
— Томас, эта девица — еретичка, она осуждена церковью и, если останется здесь, это навлечет на нас беду. Люди волнуются, понимаешь ты или нет? Бога ради, Томас! Ну что хорошего может проистечь из укрывания еретички? Все знают, что такие дела чреваты злом.
Томас так хлопнул по столу, что Женевьева вздрогнула.
— Ты, — он указал на сэра Гийома, — сжег мою деревню, убил мою мать и моего отца-священника и после этого ты говоришь мне о зле?
Гийому нечего было возразить на эти обвинения, он и сам не знал, как стал другом человека, которого осиротил, но все же не смолчал перед разгневанным Томасом.
— Я знаю зло, — сказал он, — потому что сам творил зло. Но Господь простит нас.
— Господь простит тебя, — спросил Томас, — а ее не простит?
— Так решила церковь.
— А я решил иначе, — упорствовал Томас.
— Боже милостивый, — воскликнул сэр Гийом, — ты что, вообразил себя хреновым Папой?
Ему понравились английские бранные слова, и он пускал их в ход вперемежку с родными французскими.
— Она околдовала тебя, — пробурчал Робби.
Женевьева посмотрела так, точно хотела заговорить, но передумала и отвернулась. Вместе с порывом ветра в окно залетели струи дождя, на полу образовалась лужа.
Сэр Гийом посмотрел на девушку, потом перевел взгляд на Томаса.
— Люди ее не потерпят, — сказал он.
— Потому что ты их мутишь, — рявкнул Томас, хотя и знал, что смута идет от Робби, а не от сэра Гийома.
С тех пор как Томас перерезал узы Женевьевы, он все время терзался, зная, что его долг сжечь Женевьеву, и чувствуя, что не может этого сделать. Его отец, безумный, гневный и блистательный в своем гневном безумии, как-то раз едко высмеял церковные представления о ереси.
То, что считается ересью сегодня, сказал отец Ральф, завтра может быть признано церковной доктриной, а Господь Бог не нуждается в услугах одних людей, чтобы жечь других. Он прекрасно может сделать это и сам.
Томас лежал без сна, терзаясь в мучительных раздумьях и все это время сознавая, как сильно желает он Женевьеву. Он спас ее не потому, что его одолели богословские сомнения, а потому, что его одолела страсть и сочувствие к живой душе, претерпевшей страдания по вине церкви.
Робби, обычно такой прямодушный и порядочный, кое-как справился со своим гневом.
— Томас, — сказал он спокойно, — подумай о том, зачем мы явились сюда, и подумай, дарует ли Господь нам успех, если мы оставим у себя еретичку.
— Я только об этом и думаю, — сказал Томас.
— Некоторые из солдат уже поговаривают о том, чтобы уйти, — предостерег его сэр Гийом. — О том, чтобы подыскать себе другого начальника.
— Лучше я уйду, — подала в первый раз голос Женевьева. — Вернусь на север. Я не хочу вам мешать.
— Далеко не уйдешь, — возразил Томас. — И сколько, по-твоему, ты проживешь? Если мои солдаты не порешат тебя прямо во дворе, то уж горожане точно прикончат на улице.
— Так что же мне делать? — спросила она.
— Пойдем со мной, — сказал Томас и направился к нише рядом с дверью, где висело распятие. Он стянул его с гвоздя и поманил к себе девушку, сэра Гийома и Робби. — Идемте.
Он вывел их во двор замка, где большинство из его людей дожидались результатов депутации Гийома и Робби. При появлении Женевьевы поднялся недовольный ропот, и Томас понял, что рискует потерять доверие своих подчиненных. Он был слишком молод, чтобы командовать таким большим отрядом, но солдаты поверили ему, так же как и граф Нортгемптон, решивший, что он справится заданием. И вот он столкнулся с первым серьезным испытанием. Томас ждал испытания, но полагал, что это будет испытание битвой, однако дело сложилось иначе, и ему не оставалось ничего другого, кроме как попытаться справиться с возникшими затруднениями.
Томас остановился на верхней ступени выходившей на двор лестницы, дождался, когда все взоры обратятся к нему, и громко сказал:
— Сэр Гийом! Сходи к кому-нибудь из городских священников и попроси у него облатку. Освященную облатку, из тех, что приготовлены для ближайшей церемонии.
Сэр Гийом заколебался.
— А если они откажут?
— Ты солдат, а они нет, — сказал Томас, и люди в толпе заухмылялись.
Сэр Гийом кивнул, опасливо глянул на Женевьеву и жестом позвал за собой двух ратников. Те повиновались неохотно, никому не хотелось пропустить, что еще отчудит Томас, но сэр Гийом рыкнул, и они последовали за ним за ворота. Томас высоко поднял распятие.
— Если эта девушка служит дьяволу, — сказал он, — она не сможет посмотреть на это и не сможет коснуться его. Если я поднесу его к ее глазам, она ослепнет! Если я коснусь ее кожи, она станет кровоточить. Вы знаете это! Вы слышали об этом от ваших матерей! Этому учили вас священники в своих проповедях!
Многие закивали, и все, разинув рты, глазели, как Томас поднес распятие к открытым глазам Женевьевы, а потом коснулся им ее лба. Некоторые затаили дыхание и очень удивились, увидев, что глаза Женевьевы целы и на прозрачной белой коже не осталось отметины.
— Это дьявол ей помогает! — выкрикнул, однако, кто-то.
— Ну ты и болван! — Томас возмущенно сплюнул. — Дьявол, выходит, помогает ей проделывать колдовские трюки? Тогда почему он не помог ей убежать? Почему она сидела в подвале и не удрала? Почему сейчас стоит здесь и у нее не выросли крылья, чтобы улететь, оставив всех нас с носом? Почему, а?
— Бог не дает дьяволу явить свою силу.
— Но если здесь властен Бог, а не дьявол, то как же дьявол может помочь ей выдержать прикосновение распятия? Нет, парень, у тебя одно с другим не сходится! И вот еще что: если она творение дьявола, у нее вместо ног должны быть кошачьи лапы. Вы все знаете это!
Многие из присутствующих пробормотали, что так оно и есть: всем было хорошо известно, что дьявол дарует своим присным кошачьи лапы, дабы они могли неслышно красться в темноте и творить свои черные дела.
— Сними туфли, — велел он Женевьеве и, когда она разулась, указал на ее босые ноги.
— Ну и это, по-вашему, чертова кошка? Много она наловит мышей с такими когтями?
Кто-то попытался возразить, но не слишком уверенно. И Томас насмешливо отмел все возражения.
Тут как раз вернулся сэр Гийом, а с ним и отец Медоуз. Священник принес маленькую серебряную шкатулку с облатками, которые всегда держал наготове на тот случай, если его вызовут к умирающему.
— Это не положено, — начал было отец Медоуз, но умолк, когда Томас на него зыркнул.
— Поди-ка сюда, священник, — сказал Томас, а когда отец Медоуз подошел, забрал у него шкатулку. — Одно испытание девица прошла, — заявил он, — но этого мало. Я хочу подвергнуть ее следующему. Все вы это знаете, и это известно даже в Шотландии, — он выдержал паузу и указал на Робби, — что сам дьявол не может защитить свои творения от прикосновения Тела Христова. Она умрет! Она будет корчиться в муках, ее плоть на глазах превратится в тлен, и могильные черви будут копошиться на том месте, где она стояла. Ее пронзительные вопли будут слышны на небесах. Всем вам это известно?
Все это знали и закивали, наблюдая, как Томас, достав из шкатулки, протянул Женевьеве кусочек темного хлеба. Девушка замерла в нерешительности, со страхом заглядывая в глаза Томаса, но он улыбнулся, и она послушно открыла рот и позволила ему положить плотную облатку ей на язык.
— Убей ее, Господи! — воззвал отец Медоуз. — Убей ее! О Иисусе, Иисусе, убей ее!
Его голос эхом прокатился по двору замка, отдаваясь от крепостных стен, и смолк; все, затаив
