заелозила на своём месте и зашмыгала носом. Сутр угомонился – его совесть передала, что цель достигнута.
– Хотите чаю? Мне разрешено здесь распоряжаться в отсутствии хозяев.
– Да, если можно.
– Сейчас, только пойду юбку надену, чтобы вас не смущать.
– Спасибо.
С самого утра Сонечку тянуло из дома вон. Если бы у неё были деньги, то она, не раздумывая, поехала бы на рынок в город и накупила бы детских вещичек. Но денег не было. В огороде хлопотала мама. Обречённостью веяло от её согнувшейся над грядкой фигуры. Сердце опять оказалось в тесках, заныло, запечалилось.
Захотелось броситься к маме на шею и расплакаться, как в детстве, уткнувшись носом в теплую грудь. Остановив свой порыв, стряхнув с себя жалость и нежность, она собралась, восстановив прежнюю решительность: «Нет-нет. Я уже жду ребёнка, уже ничего изменить нельзя, мама всё равно не простит, не поймёт, она меня осуждает, надо привыкать, что её поддержки у меня нет».
Что-то не складывалось в голове. Решительность долго не продержалась. Находиться дома, рядом с удручённой матерью, не было сил, да и идти особенно тоже не куда. Два дня, проведённые без любимого, показались вечностью. Знать, что он рядом, но не приходит и не зовёт, было пыткой. Как жить дальше самостоятельно, не опираясь ни на кого, она не хотела думать, – в эту сторону даже сориентировать мысли, казалось абсурдным. Душа гнала из дома, мозг удивлялся этому порыву и находил объяснения противоположной позиции. Когда Сутр разразился неудавшимся криком Тарзана, обе женщины, и Соня, и её мать, были в доме, но вопль не мог остаться не услышанным.
– Мама, что это?
Сонечка впервые за последний месяц, намеренно выйдя к матери из своего убежища, маленькой комнатки под самой крышей, обратилась к ней, забыв о свой непримиримой позиции.
– Не знаю. Хулиганит кто-то, наверное.
– Это же из соседнего дома. Кто там может хулиганить? И Евдокия, и Сергей должны быть дома.
– Может, они и хулиганят.
– Там и топот какой-то. Как это они так могут?
– Мало ли кто и как может.
– Мама, опять ты!
Сонечку задело за живое слово не высказанное, но висевшее в воздухе. Обида бросилась к лицу краской на щеках, по дороге обездвиживая мозг. Она выскочила на улицу и пошла к ставшему почти родным за последние полгода двухэтажному дому, в котором Сусанины знакомились в этот момент с Сутром. Решительно поднявшись на крыльцо, взявшись за перила, она приготовилась стучать в дверь, как вдруг почувствовала резкую боль внизу живота. Постояв, скрючившись, с полминуты, резко побледневшая и осунувшаяся, холодными и мокрыми руками цепляясь за стены дома, понимая, что происходящее с ней, лучше никому не видеть, девушка, парализованная болью, выгнув неестественно спину, запрокинув голову, медленно понесла себя назад, к матери.
Еле живая, она вошла в свою калитку, постояла ещё минуту и почувствовала, как по ногам течёт теплая кровь.
Через два часа в районной больнице, куда доставили соседку сердобольные односельчане на очень кстати оказавшейся исправной «Ниве», под жалким подобием наркоза, под маской, плод нежной страсти Софьи и Сергея вычищали из утробы врачи, объяснившие ничего не соображающей уже женщине, что у неё выкидыш. Мама, сострадающая боли дочери в обшарпанном коридоре перед операционной, облегченно вздыхала при мыслях, что всё произошедшее – к лучшему.
Евдокия не была в городе уже лет пять. Три часа она бродила по городу в сопровождении мужа, пытающегося из всех сил угодить ей. Сергей Алексеевич, виновато заглядывая в глаза жене, предлагал: «Может, надо ткани какой, а может полотенца? Давай посуду купим новую. А, хочешь, шторы? Там вон рынок открылся. Давай тебе одежду хорошую приобретём. Дуняша, подумай, что тебе нравится». Она чувствовала себя инопланетянкой среди суетящихся на рынке людей. И жители города посматривали на неё соответственно. Действительно, странновато выглядела эта с некрасивым, больным лицом толстая женщина в тёплой юбке до земли в тридцатиградусную жару. Рядом увивался, рассыпаясь в любезностях, вроде бы как, ухажер благообразной наружности: «Посмотри, Дуня, хорошая кофточка, тебе пойдёт, как раз под цвет глаз». Красивая молодая дама, скучая рядом со своим товаром, разложенным на старой клеёнке, на земле, сказала соседке по торговому месту, кивая вслед прошедшим супругам:
– Здесь следишь за собой, фигуру блюдёшь, гимнастику делаешь до упаду, лишний кусок хлеба не съешь, причёску каждый день, макияж. Так мужик, всё одно, дрянной попадается. А эта чувырла, глянь, заарканила какого.
– Да это же лесник наш, Галя. Он на всю округу один такой. Святой мужик.
– Ну и за что этой старой корове такой уникальный?
– Это, наверно, жена его. Они уже лет двадцать женаты. Я слышала, она целитель хороший.
– И как ей это в постели помогает?
– Так через столько лет жизни совместной, какая же постель?
– А зачем же они живут вместе?
– Не знаю. Привыкли, наверно. А может, он импотент.
