Мы выгрузились; Андрей поколдовал над кодом и заботливо придержал тяжеленную сварную конструкцию, выполняющую функцию двери, пока я прошмыгнула внутрь подъезда.
Она стояла в дверном проеме и молча смотрела на нас.
Седая, со скрещенными на груди руками, осуждающе поджав губы над волевым подбородком, и смотрела сквозь прищур испепеляющим взглядом.
Еще чуть-чуть, и волосы у меня на голове начнут дымиться!
— Мама! Вы не уехали?
— Это очевидно!
— Вы вчера говорили…
Анрик обращается к своей матушке «вы», как фольклорный колхозник из музыкальных комедий эпохи культа личности. Хотя его мать еще не старая женщина — только обходится без краски для волос и косметики. Сугубо аскетично.
— Посмотри на меня, Андрей! Я похожа на них? На твоих? — Из-под прищура в меня заискрили персональной молнией. — Я могу оставить ребенка ночью одного?
Мы с Анриком молчали — перепуганные и пристыженные.
— Ты моя новая бонна? — Из-за темного подола осторожно высунулась белобрысая взъерошенная голова. — Будешь меня укладывать вместо бабушки?
Ну, не совсем. Хотя в годы беззаботного студенчества я иногда присматривала за малышами. Просто за компанию с соучениками, которые подрабатывали беби-ситерами на карманные расходы. Я опустилась на корточки — на вид «взрослому парню» годков четыре-пять, так что росточку в нем еще не много.
— Как тебя зовут?
— Саня!
— А меня — Ника… А кем ты хочешь быть?
Саня посмотрел на меня круглыми голубыми глазищами и ответил очень серьезно:
— Аудитором…
Анрик виновато улыбнулся и тоже присел, поближе к нашей мелкой компании:
— Он на прошлой неделе хотел быть таможенником, скажите, мама…
— Андрей, поднимись, я с тобой разговариваю!
— Саня, а где твои тапочки? Ты так не замерзнешь?
— Александр, в кровать, сейчас же! А вы…
— Вероника Георгиевна…
— Откуда вы?
— Из агентства. Из респектабельного агентства, я училась в Британии…
Андрюхина мать надела очки, перестала щуриться, посмотрела на меня сквозь стекла, словно изучала через микроскоп полезную лактобактерию:
— Принесите завтра резюме, отдадите мне лично или оставите у консьержки для Галины Витольдовны. Андрей Николаевич — занятой человек и может потерять. — Она повернулась к сыну и едва слышно, сквозь зубы добавила: — Он такой теленок…
Я мгновенно выскочила за двери квартиры, Анрик высунулся следом за мной, сдавленным шепотом бормоча извинения, и обещал позвонить…
Опустилась в дребезжащем лифте, выбралась наружу и плелась по аллее, пристроив на плечо сумку. Дышала воздухом, радовалась, что с утра надела именно эти башмаки — подошва толстая, можно с хлюпаньем форсировать лужи, пинать мелкие камушки и опавшие листья. Кругом ни души, осудить мое ребячество некому. Вздрогнула от внезапного резкого звука. Звенит у меня в кармане…
Офисная мобила — кто ж в нее такой рингтон закачал?
Я нажала кнопочку и услышала резкий голос отца:
— Ника, я уже обыскался, еле выяснил, какой у тебя телефон! Где ты?
— Гуляю…
— С Павлом Николаевичем? В смысле с Трифоном, с Пашей?
— Нет, сама…
— Ника, одиннадцать часов! Ты — не в Англии! Так нельзя делать: я переживаю, Лида переживает. Быстро скажи, где ты, я пришлю за тобой охрану…
— Папа, я ездила проверить, как повесили баннер на Гагарина, сейчас вызову такси и приеду… Я доберусь сама, без охраны. Деньги у меня есть — никто меня не украдет, никому я не нужна! Не переживайте.
Пятница. 23:33
Под отцовским кровом нет ни мира, ни гармонии!
Экстренно вызванная домработница стояла посреди гостиной, держала за крыло неощипанный птичий трупик и громко возмущалась:
— Вы напрасно подняли меня среди ночи! Я не умею этого делать! Я кандидат физико-математических наук, а не чучельник.
— Тогда найдите себе работу по специальности! — Лида решительно указала нахалке на дверь.
Мертвая птица тут же полетела в самый центр ковра, а двери снова хлопнули. Свершилось — ее выставили!
Я бы в жизни так не смогла.
Только кто теперь будет готовить? Придется мне взяться за хозяйство самой. Я шагнула в кухню, и действительность помутнела и расплылась, витражи на дверцах кухонных шкафчиков померкли, в глазах защипали слезы, а горло сдавило спазмом…
Пришлось облокотиться о дверной косяк, чтобы не съехать по стене: у моих ног громоздился целый курган из птичьих трупиков, на ярких перышках засохла кровь, крылышки вывернуты, маленькие головки неестественно запрокинуты, а в безвинных стеклянных глазках замер безмолвный упрек жестокому человечьему миру!
— Я не смогу… Меня сейчас стошнит…
— Ника, ты что, в положении? — Лида усадила меня на табуретку, набрала в горсть минералки и обрызгала мой бледный лик.
— Нет! Нет! — Я отрицательно мотала мокрой физиономией, рассыпая по сторонам водяные брызги, и простонала, чтобы не опозориться окончательно: — Я… Я съела салат в супермаркете…
Отец заглянул на кухню и уточнил:
— Ты ела в супермаркете на Гагарина?
— Да…
Отец посуровел, сдвинул брови, сложил руки на груди и объявил вердикт:
— Все, Дольников — покойник! Я его супермаркет взорву! Сровняю с землей!
— Шеремет, уймись! Вообще торчать на кухне — не пацанское дело. — Лида крепкой, спортивной рукой взяла папку за плечо и развернула к двери: — Пойди принеси аптечку из машины! Нике надо выпить таблетку…
Отец, к моему удивлению, послушался и вышел.
Можно подумать, ему нравится, когда стальная леди его отчитывает.
Наверное, когда становишься большим боссом, гораздо приятнее слушать чужой крик, чем орать самому?
Лида вытерла излишки влаги на моих щеках полотенцем и еще раз спросила:
— Ника, ты же гуляешь с Трюфановым, с Пашей, — ты точно не беременна?
— Я с ним не гуляю — я его один раз видела, я про него вообще ничего не знаю!
Она на минуту задумалась и сообщила мне про Трифона все, как в уголовном деле:
