— В песне твоей говорится, что горелка у мельника хороша?
— Вот ты какой… хитрый! Человек и песню еще до конца не допел, а он уж придрался к слову. Где у беса хороша!.. Ты, видно, не слыхал поговорки: вперед батька не лезь в пекло, а то опередишь батька и того… нехорошо будет. Когда так, то я лучше тебе до конца спою:
Ну, что, все стоишь? Чего ж тебе, когда так, еще надо? Вот я сейчас вылезу-таки с воза, посмотрю, долго ли ты настоишься вот тут, а?.. Что ты себе подумаешь, если я начну тебя угощать батогом?..
— Сейчас, сейчас уйду, добрый человек. Только скажи еще: а что ты себе подумал бы, когда бы здешнего мельника чорт забрал, как и Янкеля?..
— А что мне думать? — ничего и не подумаю… Таки, сказать по правде, и схапает, когда-нибудь, непременно-таки схапает… Э, да ты, вижу, все стоишь… Ну, вылезаю с воза. Гляди, уж и ногу одну поднял…
— Ну, ну! Поезжай себе, когда ты такой сердитый.
— Ушел ты?
— Ушел.
— Цоб, цоб, цоб-бе.
Опять волы закачали рогами, заскрипели ярма и занозы, воз покатился на другой конец гати, а Опаяас запел свою песню:
Колеса стукнули, съезжая с гати, и песня Опанаса стала затихать на горе.
Не успела еще стихнуть, как послышалась другая, из-за реки. Так и звенели, так и заливались женские голоса, сначала далеко, а там уже и в лесу. Видно, где-нибудь дожинали девчата с молодицами, а может, и отаву на дальнем покосе сгребали, а теперь шли себе позднею дорогой и пели, чтобы не страшно было лесом идти.
Чертяка разом шмыгнул к Янкелю под вербы.
— А ну, давай же чего-нибудь поскорее!
Янкель ткнул ему какую-то рвань. Чорт кинул ее на землю и ухватился за узел.
— А! что ты мне даешь, как нищему, что стыдно будет показаться. Давай получше!
Чорт выхватил, что ему было нужно, мигом свернулись у него крылья, мягкие, как у нетопыря, мигом вскочил в широкие, как море, синие штаны, надел все остальное, подтянулся поясом, а рога покрыл смушковой шапкой. Только хвост высунулся поверх голенища и бегал по песку, как змея…
Вот после этого чмокнул, топнул, подбоченился, посунулся навстречу молодицам, — ни взять ни дать какой-нибудь добрый мещанин или подпанок из экономов, — и стал на середине плотины.
А песня все ближе да все звончее, — уже так и веет по-над землей, да под ясным месяцем, что, кажется, весь свет разбудит середь ночи. Да вдруг и оборвалась сразу…
Сыпнули молодицы из лесу, будто кто маков цвет из передника на землю просыпал, — увидели на плотине незнакомого щеголя и сбились в кучу у конца гати.
— А что оно такое вон там стоит? — спросила одна.
— Да это мельник, — говорит другая
— Какой мельник, — и не похоже!
— Может, подсыпка.
— Где у подсыпки такая одежа?..
— А отзовись ты, когда ты что доброе, — крикнула вдова Бучилиха, что, видно, была побойчее других.
Чорт издали поклонился и потом подошел поближе, выкидывая ногами и фигурой выкрутасы, как настоящий подпанок, что хочет казаться паном, и сказал:
— А не бойтесь, ласточки вы мои! Я себе человек молодой, а зла вам не сделаю. Идите себе спокойно…
Молодицы и девки взошли на гать, поталкивая одна другую, и скоро окружили чорта. Э, не всегда- таки приятно, как окружат человека десяток-другой вот этаких вострух и начнут-пронизывать быстрыми очами, да поталкивать одна другую локтем, да посмеиваться. Чорта стало-таки немного коробить да крючить, как бересту на огне, уж и не знает, как ступить, как повернуться. А они все пересмеивают.
«Вот так его, так его, мои ласточки, — подумал про себя мельник, глядя из-за корявой ветлы. — Вспомните, галочки мои, как Филиппко с вами, бывало, песни пел да хороводы водил. А теперь вот какая беда: выручайте ж меня, как муху из паутины». Еще, кажется, если бы его так пощипать хоть с минуту, — провалился бы чертяка сквозь землю…
Но старая Бучилиха остановила девчат:
— Цур вам, сороки! Совсем парубка засмеяли, что у него и нос опустился книзу, руки-ноги обвисли… А скажи ты нам, небора́че[15], кого ты над омутом дожидаешься?
— Мельника.
— Приятель ему, видно?
«Чтоб таким приятелям моим всем провалиться сквозь землю!» — хотел крикнуть Филипп, да голос не пошел из горла, а чертяка отвечает:
— Не то чтоб большой приятель, а так себе: сосчитаться за старое надо.
— А давно ты его не видал?
— Давненько.
— Ну, так теперь и не узнаешь. Добрый был когда-то парубок, а теперь уж так голову задрал, что и кочергой до носа не достанешь.
— Ну?
— То-то… Не правду я говорю, девоньки?
— А правда, правда, правда! — застрекотала вся стая.
— Тю! тише немножко, — закричал чорт, затыкая уши, — от лучше скажите, что это с ним подеялось и с каких пор?
— Ас тех пор, как богачом стал.
— Да деньги стал раздавать в лихву.
— Да шинок открыл.
— Да мужа моего Опанаса с проклятым Харьком так окрутил, что уж мужику и ходу никуда, кроме кабака, не стало.
— Да и наших мужей и батьков споил всех дочиста.
— Ой, ой, лихо нам с ним, с проклятым мельником! — заголосила какая-то и, вместо недавней песни, пошли над рекой вопли да бабьи причитанья.
Поскреб-таки Филипп свой затылок, слушая, как за него заступаются молодицы. А чорт, видно, совсем оправился. Смотрит искоса да потирает руки.
— Э, это еще что! — звонко перекричала всех вдова Бучилиха. — А слыхали вы, что он над Галей над
